Скрытое во мне - Саша Зеркальный
Он еще что-то говорил, сунул мне в руку большую анкету, но я его не слушал, потому что о причинах уже все прекрасно знал. С горечью отвернулся к окну и сглотнул набежавшую слюну. Вот и появился мой первый шанс рассказать о произошедшем год назад хоть одному живому человеку. Сердце испуганно сжималось в груди, но удары пропускать не собиралось, моя мутная голова постепенно прояснялась, и вся цепочка событий выстраивалась перед глазами ровным строем. Сразу появилась куча вопросов с «если бы» и «что бы было», и тогда моя жизнь могла стать другой.
Но, кажется, не в этом измерении и не для нынешнего Феликса Сафонова. Здесь была только моя поехавшая крыша, неустойчивая психика и два месяца жизни в клинике для душевнобольных пациентов. А дальше полная неизвестность, страх рецидива и мир через призму стабилизаторов, пропуск которых граничит со смертью.
Два месяца я привыкал к своему диагнозу, разговаривал с психологами и другими пациентами, смотрел в окно и тосковал по родным и близким. За высоким забором с колючей проволокой кипела обычная жизнь людей, которые стараются не думать о тех, кто пребывает в подобных заведениях. Я тоже прежде не мог и помыслить, что окажусь в месте, где страшно вечером пройти по коридору.
Моя тетя Лена поехала крышей после смерти своего второго ребенка. Настоящая трагедия для женщины, мечтавшей всю жизнь о материнстве. Эту историю я слышал в далеком детстве краем уха, потому что родители не хотели меня пугать. У нее было два мертворожденных ребенка, и она слетела с катушек. Сначала все думали, что она просто переключилась на работу, станет бизнесвумен и посвятит свою жизнь карьере. Но потом пришла ясность, что она действует бездумно и хаотично. Хваталась за несколько дел сразу, брала множество кредитов под большие проценты, мало спала и срывалась на муже без какого-либо повода. У нее в буквальном смысле появилась мания величия, и чуть ли не каждого встречного тетя Лена уверяла, что способна свернуть горы.
Потом все внезапно прекратилось, и мания переросла в затяжную депрессию с несколькими попытками суицида и последующей госпитализацией. Практически, как и у меня. С той лишь разницей, что я действительно чуть не отправился на тот свет, а ей так и не удалось совершить задуманное.
Понимая ее состояние и отсутствие вины, муж не оставил женщину в трудную минуту, заботится о ней и даже сумел скопить на дом в пригороде. Только, насколько я знаю, рецидивы у тети случаются регулярно — раз в полгода — и поэтому она проводит массу времени в клинике.
Я так не хотел, если не сказать большего. Питаться и спать по часам, смотреть на небо через зарешеченное окно палаты, гулять под присмотром санитаров, больше похожих на горы мускулов, — не жизнь, а сущий ад.
Я делал все, что было предписано врачами, только бы поскорее удовлетворить их своим состоянием и уехать домой. Стабильно принимал лекарства, ничего не прятал и не выплевывал, ходил на групповые занятия и индивидуальные, отвечал на все вопросы честно и даже на такие, которых хотел избежать. Вечерами читал, что находил в небольшой библиотеке в центральном холле, и старался не выходить из палаты ближе к ночи.
Слава богу, я находился в отдельной, чему поспособствовали родители, приезжающие ко мне каждую неделю. Контингент в отделении был, мягко говоря, странный и пугающий. Больше всего мне не нравились их взгляды, как будто перед их носами прошел вкусный бутерброд. В других глазах были ненависть и презрение, или просто пустота, будто они смотрят и не видят ничего вокруг. Люди здесь одеты бедно, родственники их посещали нечасто, что вовсе не удивительно, учитывая их душевное состояние.
По ночам в корпусе раздавались шорохи и различные пугающие звуки, типа стонов и скрежета металла. Один медбрат мне рассказывал, что в детском отделении намного страшнее. Даже буйные взрослые не такие кровожадные, как дети. Именно он и посоветовал мне стараться не выходить из палаты ночью и делать свои дела перед сном. Не потому, что пациенты с ножами будут шастать по коридорам, а просто, чтобы лишний раз не пугаться и не вредить шаткому эмоциональному равновесию.
Последнего дня в отделении я ждал как манны небесной, считая минуты до приезда родителей. А когда завидел отца возле входа, то вылетел навстречу, словно не встречал его год. Мама снова расплакалась тогда и долго причитала на тему моей худобы, а затем предложила всей семьей съездить пообедать в каком-нибудь дорогом ресторане, как бывало в детстве, когда мне покупали вкусности за хорошее поведение после похода к врачу.
Мы выбрали ресторан в центре города, но, прежде чем поехать туда, я настоятельно попросил заехать в квартиру, где хотел переодеться во что-то более презентабельное и принять душ в нормальной обстановке. Родители тогда переглянулись, но не стали со мной спорить, видимо, боялись задеть своим отказом за живое.
Моя квартира абсолютно не изменилась за два месяца, правда, ванну отец решил поставить новую. Наверное, вид старой его пугал. Но меня это совершенно не смутило и в груди даже ничего не сжалось, когда я вошел в помещение, где чуть не покончил с жизнью. Наслаждение удобствами и благами цивилизации в одиночестве — вот что было моей главной целью и блаженством тогда.
Вышел я к родителям в приподнятом духе, с боевым настроем и намерением вкусно поесть в выбранном заведении. И они меня встретили с улыбками, уже приготовив одежду к этому случаю. Но что-то все же было не так. Что-то совершенно неуловимое, но гнетущее, беспокойное, какая-то недосказанность и нерешительность. Я не мог выразить мысль словами в тот момент, пока не увидел чемодан со своими вещами.
— Что это? — кивнул я на него. — Мы куда-то едем?
— Да, — кивнул отец. — Мы с матерью решили, что тебе стоит вернуться домой.
Горько усмехнувшись и покачав головой, я отвернулся от них и подошел к окну. На подоконнике все еще стояла моя пепельница, а рядом лежала открытая пачка сигарет. Все время пребывания в дурдоме я не сделал ни одной затяжки и меня
