Бывшая сводного брата - Кэти Свит
Братья-Ольховские, наконец, помирились. Ярослав начинает становиться прежним собой. Макс… Это Макс. Правильный и упрямый. До невыносимости благородный и жёсткий там, где таким следует быть.
Люблю его. Всем своим сердцем. Иногда стоит пройти через трудности и горе, чтобы обрести свою истинную любовь.
Ярославу это все ещё предстоит. Но сейчас перед ним стоят совсем иные задачи. Богдана Глебовича арестовали, а значит, управление бизнесом перешло на Яра. Ему теперь предстоит за кратчайшее время разобраться со всем.
Мой отец обещал помочь. Сказал, что раз в конечном итоге все достанется Стасику, ради внука он вытащил бизнес конкурента из ямы. Ее даст тому загнуться.
В который раз поражаюсь широте и доброте его сердца. В который раз благодарю все высшие силы, что есть, за такого замечательного отца.
— О чем задумалась? — спрашивает Маша заходя на кухню.
— Да так, — отмахиваюсь. Смысл пояснять то, что она прекрасно видит сама? — Малышню уложила? — спрашиваю, перевожу разговор.
— Да. Спят без задних ног, — устало улыбается. — Стасик тоже?
— Угу, — киваю. — Он уснул так и не прослушав даже половины сказки.
— Вымотался, бедненький, — произносит с нежностью.
— У всех сегодня был сложный день, — подтверждаю. — Чай будешь? — показываю в сторону заварника. — Там ромашка с мелиссой. Как раз то, что нам надо.
— Давай, — соглашается. — Зефир? — достает из верхнего ящика коробку сладостей. Сбоку срывается и начинает падать вниз большая трехсот граммовая шоколадка.
— Шоколааад, — хором произносим с Машей. Переглядываемся и начинаем смеяться.
— Пожалуй, зефир оставим на следующий раз, — подмигивая мне убирает коробку обратно.
Маша наливает чай, я ломаю на кусочки и открываю шоколадку. За окном уже давно стемнело, на кухне горит теплый свет.
— Слава звонил, — Маша обращается ко мне садясь за стол с кружкой горячего травяного напитка. — Они скоро приедут.
— Они? — удивляюсь. — Разве моему биологическому отцу некуда идти? — спрашиваю с сарказмом. Обида гложет изнутри.
— Мира, не хочу навязывать тебе свое мнение, но и промолчать тоже не могу, — Маша отставляет кружку с чаем суть в сторону. — Не будь строга с отцом, он тебя любит. Ты единственное, что осталось у него от прежней жизни. От женщины, которую он любил всем сердцем.
Молчу. Перевариваю. Эмоции в сердце бушуют так сильно, что справиться с ними практически невозможно. Обида, горечь, тоска, все смешалось. Бурлит. Бушует. Рвет на части.
— Он пытался найти о себе хоть что-то. Искал любые зацепки. Но так сложилось, что не нашел, — вздыхает. — Понимаю, что тебе было плохо без папы. Но и ты пойми, ему было хуже в разы.
Тихий уверенный голос разбивает напрочь остатки былой обороны, оголяет сердечные раны, причиняет невыносимую боль.
— Ты хотя бы помнишь себя. Его. Маму. Ты помнишь, Мир! У тебя все это есть! — произносит с печалью в голосе. — А у него нет. Никаких воспоминаний о прошлой жизни. Совсем.
— Так разве бывает? — вырывается глупый вопрос. — Полная потеря памяти?
— Бывает и не такое. Поверь, — заверяет.
— Я верю, — признаюсь. — Но не могу приказать своим чувствам. Разумом все понимаю, сердцем же, — делаю вдох. Замолкаю.
— Не вини его, — кладет свою раскрытую ладонь сверху, слегка сжимает приободряя. — Он не виноват.
— Угу, — киваю. Опускаю голову вниз, смотрю на чай.
В горле стоит комок, дышать становится трудно. Слезы подкатывают к глазам, грудь рвет изнутри.
Дышу. Концентрируюсь именно на этом. Не хочу реветь. За сегодняшний день хватило с лихвой. Слез пролила уже море, толку от них все равно нет, только потом носом шмыгаю.
Как хорошо, что мы с Максимом помирились. Вспоминаю тепло его рук на своей талии, как он меня прижимал и успокаивал, какие слова говорил. На душе в тот же миг становится лучше. Чище и светлее.
Пожалуй, Маша права, с полным отцом все же стоит поговорить.
Но моим мыслям не дали прийти к какому-то логическому завершению. Даже решение касаемо отца принять не получается, мои размышления прервали самым беспощадным образом. Из спальни раздается негромкий плач, а это значит единственное. Стасик проснулся.
В ту же секунду забываю обо всех своих переживаниях. Поднимаюсь со стула, спешу к нему. Раз встал посреди ночи, то что-то случилось. Иного быть не могло.
Залетаю в комнату и застываю, даю глазам привыкнуть к полумраку. Пока же присматриваюсь, как могу.
— Мама, — жалостливо зовёт.
Мой маленькой мальчик стоит посреди ковра и трёт глаза кулачками, взъерошенный весь.
— Ты чего проснулся? — подхожу к малышу, поднимаю на ручки, целую.
— Пить хочу, — говорит спросонья. Отношу в кроватку, кладу.
— Держи, — подношу к его рту трубочку от бутылочки с водой, что лежит рядом. — Пей.
Малыш делает несколько глотков, закрывает глазки и засыпает. Я убираю бутылочку к стене, укрываю его, оставляю на щеке лёгкий поцелуй.
— Спи сладко, родной, — шепчу еле слышно. Уходить не спешу. Сижу рядом с ним.
В голову вновь лезут разные мысли. О Максе, о Яре, о старшем Ольховском, о моем родном отце. Смотрю на своего сына, думаю и понимаю, что самое ужасное, что может случиться в жизни, так это забыть.
Забыть свое детство, юность, молодость. Родителей, семью, друзей. Любимого человека. Вашего с ним ребенка.
Так страшно становится, аж дыхание спирает. Резко становится холодно.
Бедный отец! Ему пришлось пройти через это. Он двадцать лет был одинок!
Из коридора доносятся посторонние звуки. Медленно поднимаюсь с мягкого ковра, выключаю свет, выхожу.
— Мира, Слава и Стас приехали, — ко мне подходит улыбающаяся Маша. — Не будь с ним слишком сурова, — между делом шепчет на ухо.
— Не буду, — так же тихо отвечаю ей.
Подхожу к мужчинам, они уже сидят за столом на кухне. Сажусь напротив.
— Привет, — первым здоровается Стас.
— Здравствуй, — приветствую и его.
— Ты не против после ужина прогуляться? — спрашивает не отрывая от меня взгляд. Напряженно ожидает моего ответа. Не давит. Но очень хочет, чтобы я с ним пошла.
— Я только за, — улыбаясь разбиваю вдребезги возникшее напряжение. — Только сначала всем нам нужно сытно
