На букву "М" - Елена Лабрус
— Да никто, — сделала и я шаг вперёд, едва не толкнув её в выдающуюся грудь. — Но не ваша целевая аудитория точно. И не почитательница вашего таланта. И я не писатель, но зато знаю, что девушки моего возраста «она воняет тройным одеколоном» не говорят, как у вас в книгах. Мы просто уже не в курсе, что это такое. А лобовые стёкла дорогих спортивных автомобилей от удара битой не разлетаются на тысячи мелких осколков. Иначе попади камешек в стекло на скорости и водителя изрубит этими осколками в фарш. Лобовые стёкла даже в Жигулях проклеенные и только трескаются, а не разлетаются на куски.
И, может, с Жигулями я и погорячилась, чёрт его знает какие в них стёкла, но что хотела сказать, я сказала. И уже развернулась, чтобы уйти, как вдруг захихикал Анисьев:
— Тройной одеколон. Хе-хе-хе. Ксень, ты правда такое пишешь?
— А вы, — круто развернулась я к нему, — имейте в виду: никакие файлы я копировать для мадам Андриевской не буду. И не собиралась. И не вздумайте мне больше угрожать и даже заикаться про них.
— Софья! — единственное слово, что произнёс за всю эту сцену Данилов заставило меня остановиться. И сердце сжалось: как же он пойдёт сейчас слепой, без меня. В сопровождении этого гадюшника. Но в конце концов, это его гадюшник. А я — всего лишь временный наёмный секретарь.
— Да, Леонид Юрьевич, чуть не забыла предупредить: я сегодня уже не вернусь. Буду завтра, — произнесла я ровно таким же холодным официальным тоном, каким он говорил со мной с утра. — В девять. Как положено нанятому работнику.
И что бы он сейчас ни сказал, я бы не остановилась.
Но он мужик неглупый, всё понял, а потому промолчал.
Глава 49. Софья
Всю дорогу меня слегка трясло. Не люблю я что-то кому-то доказывать. Но когда автобус привычно распахнул двери на Набережной — собралась. И пока шла до офисных помещений «Тигровой лилии» думала уже не о Данилове и даже не о предстоящем разговоре с Агранским, а о том, что мама с их скромных с папой зарплат прислала пять тысяч. Каждый месяц, когда они прилетают, меня душат слёзы. И каждый раз я чувствую себя виноватой, что рванула так далеко от дома, погорячилась, погналась за мечтой. И что? Я ведь надеялась, если буду хорошо учиться — переведусь на бюджет. Тогда одной скромной подработки хватало бы и на житьё и даже родителям помогать. Но чтобы перевестись на бюджет мало хорошо учиться, мало написать заявление, нужно чтобы освободилось бюджетное место. Но этого не произошло.
— Тимофеева, куда?! — запоздало крикнула мне в спину Церберша, но поздно — я уже открыла дверь в кабинет.
— Я перезвоню, — оборвал разговор на полуслове Агранский. Встал. До указаний верещащей секретарше не снизошёл, махнул рукой закрыть дверь с той стороны. И удивлённо уставился на меня. Развёл руками: — Нет слов. Ты ахуенна!
— Держи, — выложила я перед ним из клатча всё его добро от «Тиффани». — Подаришь следующей жене. Настоящей. Может, тогда хоть не будешь как дурачок на празднике каждую бабу, что за сиську подержал, женой звать.
— Ты о… А-а-а, — сообразил он. — Ну да, было дело, погорячился, — блеснул он яркой белозубой улыбкой. — Поторопился. Предвосхитил.
— Соврал, Вадим. Давай называть вещи своими именами.
— Давай, — он обогнул стол, оперся на него задницей и подтянул меня к себе. — Это для профилактики, — пояснил он на моё сопротивление. — Не дёргайся. Всё? — убедился, что я угомонилась. Застыла, цепко схваченная за плечи. Он заглянул в глаза. — Выходи за меня замуж?
«На колу мочало…» — чуть не вырвалось у меня, но он так преданно смотрел.
— Что?
— В обморок падать не собираешься?
— Нет, — улыбнулась я. — Но замуж за тебя не пойду. Отпускай!
Он послушно убрал руки. А я поймала себя на мысли, что ведь совершенно, ни капельки его не боюсь. Ни после всего, что было в подсобке. Ни после жутких рассказов его жены. То ли чувство самосохранения у меня начисто отшибло вместе с девственностью, то ли просто не в себе я последние дни.
— Сонь, я хороший, — и голос у него стал таким жалобным. — Правда хороший, — он смешно погладил себя по голове, как маленький. — Я верный, добрый, не бедный, заботливый.
— Ты хороший, Вадим, — погладила и я его как он показывал, как ребёнка, которого хвалят. Кто их знает, этих психов, может, им и правда важен вот такой контакт. — Но у меня уже есть мужчина. И я… — ком подступил к горлу, но чего уж, — его люблю.
— Кот?
— Что? Нет, он человек, — усмехнулась я.
— Я про Димыча. Слышал, он тебя подвозил, наверно, и в гости заходит.
— А причём здесь кот?
— Фамилия у него Котт, с двумя «тэ». Ты что, не знала?
— Нет. Вот как-то фамилию я у него спросить забыла.
— Сонь, — покачал он головой и посмотрел так, словно я собиралась какую-нибудь гадость отправить в рот. — Пожалуйста, только не Котт. Он же, — теперь на его лице отразилась мука, словно он не знал, как же помягче сказать. — В общем, он трахал даже мою мать.
Я кашлянула, словно у меня запершило в горле.
— Водички? — тут же подсуетился Агранский.
— Спасибо, не надо. Что?
— Ничего, — пожал он плечами. — Он всех трахает. А она после каждого файер-шоу, что для своих престарелых подружек устраивала в ресторане, с ним в номере гостиницы оставалась. Уж не знаю она платила ему за это или нет…
— Так, — подняла я руку, — а вот сейчас заткнись. Не знаю какое мне до этого дело, или тебе, но слушать я это больше не хочу. Мне всё равно.
— А мне нет. Он младше её на тридцать лет. И она… моя мать. Это такая…
— Грязь, Вадим…
Боги, какая вокруг грязь. И я ещё Андриевской высказала, что она пишет всякое непотребство. Так дело разве в ней? Что читают, то и пишет. Чем интересуется потребитель, на что слюни пускает, то и раскупается как горячие пирожки. Господи, куда катится этот мир…
— Не связывайся с ним. Пожалуйста. Только не ты, Сонь.
Я тяжело вздохнула. И снова зачесался язык сказать: ты на себя-то посмотри. Или в своём глазу и бревна не видать. Но страшно было даже затрагивать эту тему, таким он сейчас казался нормальным и трогательно беззащитным.
— У меня есть предложение, — неожиданно оживился Агранский.
— Что ещё? — устало вздохнула я.
