Пуговицы (СИ) - Мартин Ида

— Здесь даже на одну больше, чем нужно, — заметила я.

— Точно. Ты внимательная. Мне пришлось её пришить, потому что она сюда очень подходит. А если набирается много и ни с чем не сочетается, я делаю коврики.

Она снова вскочила и через минуту принесла несколько белых кухонных полотенец, на которых в виде узоров были нашиты пуговицы.

— А иногда превращаю их в талисманы, — Даша сунула мне в руки несколько пуговиц, подвешенных на веревки. — Или можно их пришить наизнанку одежды, и тогда они станут оберегами. Только нужно определённым способом пришивать. Я умею. Ты знаешь, что пуговицы называются пуговицами, потому что раньше люди верили, что они отпугивают зло?

Я вспомнила пиджак Томаша.

Даша говорила очень торопливо, шустро подсовывая мне ту одну пуговицу, то другую.

— Давай ты себе тоже одну заберёшь? Ты не пожалеешь. Они будут очень рады. Ты им нравишься. Они мне сами сказали. Хочешь, я тебе пришью? Выбирай.

Покопавшись среди тех, что валялись на полу, я выбрала самую большую, ярко-синюю.

— Ура! — воскликнула девочка. — Я так рада, что ты выбрала её. Потому что яркие и непохожие всегда сложнее всего пристроить. Снимай кофту.

Даша достала большую швейную шкатулку, где было множество разноцветных клубочков, ниток и утыканная симпатичными булавками, игольница в форме сердца, и, пока она подбирала нитки, а потом старательно пришивала пуговицу на внутреннюю сторону моей толстовки, я рассматривала её и думала о том, как бы я поступила на месте Томаша, будь у меня младшая сестра и попади мы в такую ситуацию. Сделала ли я бы всё, чтобы остаться вместе?

По сути, я никого не любила настолько сильно. И вообще не понимала, что это такое. Я не была ни к кому привязана и никем не дорожила. Моя семья — Кощей и Яга. Я должна была любить их, но между нами всеми этого никогда не было. Никаких особых чувств, тепла или привязанности.

А ведь, наверное, очень приятно, когда тебя любит вот такой ребёнок. Когда ты для него важнее всего на свете. Быть может, это даже больше, чем приятно? Ведь если ты нужен кому-то так сильно, в тебе появляется особый смысл. Ты уже не просто ты.

Я запретила себе думать обо всём таком уже давным-давно, а тут внезапно всколыхнулось и в один миг накрыло с головой.

Мы с мамой и папой катаемся на настоящих больших санях, запряжённых прекрасными белыми лошадьми. Всё вокруг нарядное и праздничное. Это Масленица, и повсюду, сколько я могу видеть, полно людей. Откуда-то доносится музыка. И ещё лежит толстый, искрящийся снег, но солнце уже светит настойчиво и тепло, ощущается приближение весны.

Я полулежу между мамой и папой на застеленной меховой шкурой скамье, а ветер порывисто обдувает мне лицо. И в тот момент я чувствую себя такой удивительно счастливой, что никак не могу выразить это словами, потому что ещё не понимаю, что это счастье. Я думаю, что это просто радость. И поэтому просто смеюсь. Хохочу изо всех сил. И мне чудится, будто вороны, раскачивающиеся на голых берёзовых ветках, не каркают, а тоже смеются. И две мохнатые шавки, бегущие за санями, смеются, и чучело Масленицы в разноцветных лентах, и кругленький, надкусанный блинчик, через дырочку в котором я смотрю на солнце.

И ещё помню, как купаемся на море. Папа то и дело вылавливает меня и кидает в воду. Снова и снова. Я отлично плаваю и представляю себя рыбой, выскользнувшей из сетей рыбака. И когда он в очередной раз подхватывает меня, откуда ни возьмись появляется мама и обнимает его так, что я оказываюсь зажата между ними. Я громко верещу и жадно глотаю воздух, как это делала бы оказавшаяся на воздухе рыба. Родители смеются, поэтому я верещу и бьюсь ещё сильнее.

Я чувствую огромную радость и думаю, что смех — это самое лучшее, что может происходить с человеком. А потом папа поднимает нас с мамой вместе и бросает, но падаем мы все втроём, и от этого становится ещё смешнее.

Я смеюсь так, что начинаю икать. Мы смеёмся, смеёмся и никак не можем остановиться.

Я уж и забыла, что раньше так много смеялась.

— Эй, Микки, — Даша потрясла меня за плечо. — Ты чего?

— Всё хорошо, — я вскочила на ноги, отвернулась и быстро вытерла лицо ладонями.

— Ты плачешь?

— Это от простуды. Глаза иногда слезятся. Сейчас умоюсь и всё пройдёт.

Я направилась в ванную. Даша за мной.

— А хочешь скажу кое-что, и ты сразу перестанешь плакать?

— Ну.

— Слава, между прочим, тебя давно любит.

— Что значит давно? — я остановилась перед дверью в ванную.

— Ну, как мы сюда переехали. Почти сразу.

— С чего ты взяла?

— Я по нему всегда всё вижу. Но на самом деле, я нашла у него твои фотки в телефоне.

— Неожиданно.

— Почему? Ты же очень красивая и крутая.

— Это было незаметно.

— Конечно, незаметно. Слава очень хорошо умеет делать вид, что ему всё равно. Ну… и Наде это сильно не нравилось. И она ругалась.

— Наде? — я развернулась к ней. — Ты знала про Надежду Эдуардовну? Что они с Томашем… В смысле, со Славой дружили?

Даша сдавленно захихикала:

— Как же я могла не знать? Это ведь Надя привезла нас сюда. Она даже удочерить меня хотела.

Я остолбенела, совершенно позабыв, что собиралась умыться.

— В таком случае, ты, наверное, очень расстроена, что всё так с ней получилось, — единственное, что получилось сказать.

Девочка пожала плечами.

— Этого я тебе не скажу. Пока что, — она задумалась. — Слава с ней часто ссорился и был рад, когда она вдруг исчезла.

— Был рад? — переспросила я, как тормоз.

— Ну, понимаешь, Надя часто, когда злилась, грозила, что она нас бросит и мы должны будем выкарабкиваться сами. Я-то знала, что не бросит, а вот Слава иногда говорил, что будет счастлив, если она это сделает. Так что, когда она исчезла, мы решили, что она просто хочет его наказать. Она и до этого так делала. Пропадала на пару недель. Потом возвращалась и радовалась тому, что мы соскучились.

— За что наказать?

— За тебя же, — произнесла Даша с укором, как будто я очень непонятливая. — Ну, я ведь говорила. Слава тебя давно любил, а Наде это не нравилось. А ты его любишь?

Мы по-прежнему стояли перед ванной, и я пребывала в полном смятении.

Но тут послышался звон ключей и звук отпираемой двери.

Даша заговорщицки приложила палец к губам:

— Я ничего ему не расскажу. И ты не рассказывай.

Меня уже давно так не лихорадило. В голове лихо перепутывались клубки мыслей, а в сердце вонзались булавки.

Получалось, Томаши были знакомы с Надей ещё до дома престарелых. И любовь со Славой завязалась у неё гораздо раньше, чем он появился у нас.

Осознание этого убивало.

Даже то, что, по словам Даши, Томаш ссорился с физручкой из-за меня, ничего не меняло.

Я решила, что должна поговорить с ним начистоту. Прямо сказать, что всё знаю и уйти, чтобы больше эти отношения ни во что не вылились.

Какое-то время я пыталась сделать вид, что всё в порядке, но Слава тут же заметил, что я «взвинченная», и, отправив Дашу играть с подружкой, затащил меня на кухню.

— Что-то не так?

— Есть кое-что.

— Рассказывай.

Опасаясь расплакаться, глядя ему в глаза, я взяла дощечку и попыталась нарезать хлеб.

— Ты не говорил, что вы с Надей были так давно знакомы, — потребовалось усилие, чтобы голос не дрожал.

— А зачем мне это говорить? — он стоял за спиной.

— Чтобы было честно.

Я давила ножом на хлеб, но он только проминался и не резался.

— Не вижу ничего нечестного в том, чтобы не афишировать это, — Томаш отнял у меня нож и, перевернув другой стороной, снова вложил в руку. — Так удобнее.

Но я застыла с этим ножом, решаясь сказать, что собиралась.

— Если это так, то я не могу встречаться с тобой.

— Почему это?

— Не знаю. Потому что. Это неприятно и обидно.

— Ты так говоришь, как будто Надя была моей женой, а я это скрыл.

— Получается, так.

— Ничего не так, — он с силой развернул меня к себе. — Надя помогала нам. Вот и всё.