(не)любимый препод (СИ) - Блэк Дана

И синяя десятка правда могла за мной ездить, пусть психотерапевт дальше вещает про манию величия. Сначала за мной, потом за за Егором и компанией, а сейчас мы в снегах затеряны, ближайшая деревня километров через сорок-пятьдесят. Здесь, конечно, куча народа, и охрана на высшем уровне.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Но все таки.

— Давно у вас работает? — жестом показываю на парня. Захожу в курилку и с размаху плюхаюсь в кресло. Вытягиваю ноги.

— Нет. Директор твой, как его…Антон? Вот, Антон просил пристроить. Родственник его, из поселка. У нас тут текучка, сам понимаешь, добираться далеко, а жить на постоянку неудобно.

Он щелкает золотой зажигалкой и затягивается дымом.

— М-м, — привычно смотрю на часы. Часов нет, я изучаю узор тату на запястье. Снова за спиной какая-то шняга творится и провоцирует. Пойду и ушатаю кого-нибудь.

Лезу за таблетками, жуюсь, горько.

Долго продержался, несколько дней.

Тереблю маркер. Собираюсь черкнуть линию, но замечаю вдоль сигареты мелкую надпись черной шариковой ручкой: "Саша дурак".

Заглядываю в пачку. Усмехаюсь. На каждой предупреждение настрочила, мой маленький минздрав:

"Саша, будешь импотентом", "Саша, зубы почернеют" "Саша, не кури меня",

так, а вот тут:

"я тебя люблю".

Перечитываю. И еще раз, и еще.

На сигаретах мне в любви пока не признавались. Ровные буковки и кривое сердечко в конце. Гипнотизирует.

Складываю все обратно.

Без последней сигареты обойдусь. Ну а что, потерплю. Брошу. Три слова поддержки духа моего, мой палладиум.

Вот прям честно, любит?

— Саш? — в курилку суется голова фотографа. Редактор замолкает, его, наверное, давит моя широкая улыбка. В поисках причины веселья принюхивается, думает, похоже, что мы тут травку курим.

— Чего? — откликаюсь.

— Там это… — он встает в проходе. Неопределенно машет рукой в сторону. — Зимний сад понравился очень. Но модели нужны. И там еще зеркало, старое, рама металлическая, вся в пленке непонятной, то ли в плесени. Его убрать надо, некрасиво.

— Да-да! — подскакивает Денис. — Хорошо, что напомнили. Мы экспонаты как раз для праздника из музея одного взяли, а у них условия хранения, конечно, печальные, — он давит в пепельнице бычок. — Раму собирались пескоструем очистить. У нас мастерская внизу, мойка как бы, на все случаи. Щас займемся. Пошли, посмотрите.

Мооего фотографа он нарекает носильщиком. Парень тащит вниз по кривой лестнице тяжеленное зеркало и пыхтит. Управляющий несется вперед и нахваливает прелести усадьбы. В мастерской быстро оглядывается. Кивает на висящий на крючке нейлоновый фартук:

— Вот роба, вон пескоструй. Хм, а где работнички мои?

— Мы сюда зеркала драить приехали или что? — шипит фотограф. Прислоняет раму к стене.

Управляющий скачет кузнечиком наверх, на ходу вопит во все горло — потеряшек ищет.

В помещении сыро, не шибко светло, грязновато, обычный гараж. На полу две узкие колеи для слива грязной воды, компрессоры, столы с запчастями. Мойка и мойка, зачем ее фоткать? Чувак свихнулся уже на сдешних красотах.

— Давай, попробую, — набрасываю фартук. Беру со стола шлем и перчатки.

Давно интересно было, как им управляются.

Встряхиваю на весу аппарат. Небольшой бачок, накрытый крышкой-пистолетом, внтури песок, стреляет струей, счищая сильные загрязнения. Видел ролики, пробивает арбузную корку. Сначала слезает полосатая шкурка, за ней зеленая мякоть, а дальше показывается красное сочное нутро с косточками, эффектно. И громко.

Протираю смотровое окошечко в шлеме и направляю пистолет на зеркало. Песок бьет в раму. Оглушающе, с таким шумом хлещет вода из сорванной батареи.

Рама широкая, маленькое пятно быстро светлеет. Веду пистолетом, пытаюсь сердечко нарисовать. Шланг внизу подрагивает, натягивается, его длины едва хватает. Отпускаю ручку и кладу пистолет на стол. Снимаю шлем и наклоняюсь над зеркалом.

Не получилось сердечко.

— В усадьбу на полставки подвизался? — кричит со ступенек Антон.

Чешу щеку. Выпрямляюсь, оборачиваюсь:

— Ну, ты же родственничков пристраиваешь официантами. С пузом который, кто это такой?

— Да так, не знаешь все равно, — Антон спускается. Сует руки в карманы брюк. Насвистывая, идет вдоль стены.

Наигранно спокоен, а кадык дергается. Он подходит ближе, я беру пескоструй и целюсь в него.

— Фьють, — он выставляет ладонь. — Сань, осторожнее с игрушкой, там, по-моему, напор сильный.

Он смеется. Я тоже.

— "Лукоморье", "Кот ученый", "Русалка", — перечисляю названия липовых фирм, на чьи счета деньги утекали. Он даже заморачиваться не стал, взял слова из Пушкинской поэмы, за круглого идиота держит меня. — Удобно в директорском кресле? — говорю, оборвав смех. — А весной баксы на карту Егору ты кинул? Чтобы он мотоцикл купил. И я решил, что это он с дружками в подворотне ножичком размахивал. И щас официант твой засланный поди с кухонным тесаком за пазухой ходит. Нет?

Жду отрицаний.

Антон разубеждать меня не торопится. Избегает в глаза смотреть, теребит Иерусалимскую красную нитку на запястье.

В обереги верит, в магию.

А мне семью сломал. Путевку до рая организовать старался, молодец, друг. И этого не оправдать, хоть что он скажет, он возомнил себя Богом, распоряжается чужой жизнью. Теперь моя очередь.

Тычу пистолетом ему в грудь. Он неохотно поднимает голову. Жму ручку, и ему в глаз стреляет песок. Антон по-бабьи вскрикивает, закрывается рукой. Отступает, запинается в шланге и падает.

Сажусь перед ним. Он трет глаз и орет, что он ни при чем. Что здесь стоит свидетель — фотограф, и пусть я рискну его тронуть, он напишет на меня заявление.

Удерживаю его за горло и вдавливаю сопло в ноздрю. Стреляю непрерывно, он конвульсивно дергается, ноги криво-косо возят по полу. Продуваю вторую ноздрю.

Давлю на челюсть. Хочу накормить его песком. Да что там, хочу чтобы он задохнулся. Он первый начал.

Если песком горло прополоскать это смертельно? Если в упор и что-нибудь пробить там? И не оказать помощь?

Заставляю открыть рот, толкаю пистолет. Ладонь вспотела и скользит по ручке.

Чувствую, как меня кто-то оттаскивает за плечи, кричит прекратить, голос вдалеке где-то, знакомый и перепуганный, тонкие пальцы ложатся поверх моих и трясут, требуют бросить пескоструй.

Я не отпускаю, но и Антона не держу, он ползет в сторону, костюмом "by пожилой немецкий модельер" шоркает грязный бетон. Держится за нос и размазывает кровь.

Машинально тянусь к его штанине. Не знаю, зачем остановился, мог ведь просто нажать, и Антон бы проверил есть ли загробная жизнь, его же так волнует этот вопрос.

— Саш! — орет мне в ухо Кристина. — Перестань пожалуйста! — бухается рядом на колени и с трудом выдирает у меня пистолет. Обвивает рукой мою шею и оборачивается на Антона. — Ты больной?! Чего ты к нему лезешь?!

Через ее плечо смотрю на бледного фотографа. И бледного управляющего, и пару парней в ярко-желтых рабочих куртках.

Антон прислоняется к стене, задирает голову. Зажимает нос и гундосит, что ему нужен врач. Опираюсь на ладони и встаю, Кристина так и висит у меня на шее, держу ее одной рукой.

Делаю шаг, Антон бежит за спину Денису, взрослый мужик, спрятался и визжит, чтобы я не смел к нему подходить.

Мастера помогают ему подняться по ступенькам. И управляющий, и мой худредактор — все торопятся наверх, словно тут потолок вот-вот рухнет. Остается Кристина, обнимаю ее второй рукой, меня колотит, и ее вместе со мной.

Она говорит:

— Ты внушал мне учиться конфликты решать словами.

— Он сам виноват.

— По-детски звучит.

У нее голос дрожит и зрачки широкие, она боится, но не отпускает меня, а ведь я, кажется, только что готов был человека прикончить, власть гнева гибельна, травит сердце, оттуда по венам бурлит и над телом господствует, бескрайняя, будто космос, я на пути в черную дыру был.