Вера Колочкова - Сладкий хлеб мачехи
— Я? Женой? О чем ты, Вадим… Зачем глупыми разговорами день портить? Хотя бы и в шутку — зачем?
— А я не шучу.
— Ее… Твою жену, ее Ингой зовут, да? Красивое имя… Погоди, помолчи, пожалуйста! — жестом упредила она его ответные слова. — Послушай меня, Вадим… Понимаешь, я не хочу никому делать больно. Это так страшно, когда ты кому-то делаешь больно! Я больше не хочу! Я и так в своей жизни с этим грехом перебрала.
— А мы все и всегда кому-нибудь делаем больно, Бася. Это не мы виноваты, это жизнь так устроена. А Инга… Насчет Инги ты особо не переживай. Инга — это вообще другая история. Больно ты ей, даже если сильно захочешь, все равно не сделаешь. Ей боль не страшна, ей досада страшна.
— Не поняла… Как это? — моргнула она растерянно.
— Ну, как бы тебе это объяснить… Для Инги семейная жизнь — это как пьеса, в которой она сама себе драматург. А пьеса — это уже видимый продукт интеллектуального труда, который можно предъявить обществу. А еще этот продукт можно выгодно продать. Так вот мы и живем, как два главных героя. В поисках интересной интриги. Я как бы имею полную свободу действий, а она как бы мне эту свободу сознательно дозволяет…
— И… много у тебя этой свободы?
— Это ты что сейчас имеешь в виду? Мое увлечение юными девами?
— Да. Именно это я имею в виду. Нет, ты не думай, что я… Я так просто, из чистого любопытства спросила. Если это тебя не оскорбляет, конечно.
— Нет. Не оскорбляет. Отчего ж? Да, слаб я до них бываю… Но, знаешь ли, у меня оправдание есть — совесть моя чиста! Ни одной судьбы я не сломал. Потому что слабость моя не от похоти происходит, а от интеллекту. Нравится мне иногда посидеть рядом с молодостью, побыть добреньким дяденькой-павианом, потрафить комплиментом юному самолюбию. И — все. Честное слово! Нет, если дева настаивает, то я конечно же как честный гусар… И вообще, что это я перед тобой оправдываюсь?
— Действительно! — насмешливо и немного зло вскинула она подбородок. — Что это с тобой?
— Постой… Постой, не злись, не о том мы сейчас с тобой говорим… Я вот еще что хотел сказать! Нет, не сказать… Не то… Наверное, я прощения попросить у тебя хочу. Наверное, я обидел тебя тогда… Прости. Недоглядел, не понял. Я как-то привык, что ты у меня есть, что ты рядом… Любящая, преданная, надежная. Я был очень груб с тобой, да?
— Да. Ты был груб. И оттого мне все время казалось, что я тебя страшно раздражаю.
— Да? Надо же… А я этого не понимал. К сожалению, мы всегда срываемся на самых близких. Это самая огромная человеческая несправедливость, которую бывает трудно поправить. Иногда — практически невозможно. Когда ты просто живешь и просто счастлив, счастье как понятие обесценивается…
Слезы так близко, так сладко подступили к горлу, что не было никакой больше возможности их сдерживать. А она и не будет! В конце концов, имеет право! Она их десять лет в себе держала, эти слезы! Пока машина проползает по темной арке во двор, она и всплакнет. Очень быстренько. Вадим и не заметит ничего.
— Бась, ты мне так и не ответила… Мы завтра встретимся с тобой? — раздался в темноте его голос. — Чего молчишь? Хотя — опа! Чего это я… Я же завтра в Вену лечу! Совсем с тобой голову потерял, про все дела забыл! Давай так поступим… Как только я прилечу, я сразу тебе позвоню! Прямо из аэропорта! Ты дай-ка мне номер своего мобильника…
— Наверное, не надо этого, Вадим. Вообще ничего не надо.
Хорошо, что ей удалось проговорить это нормальным голосом. Не слезным. Тем более что машина выехала из темного плена арки, свет дальнего фонаря, того самого, у детской площадки, вяло ударил по глазам.
— Почему?
— Нельзя мне, понимаешь? Я за Варю боюсь. Она такая ранимая, у нее недавно отец умер, и я не могу… Ой, погоди! Не надо туда ехать, Вадим! Там машина Глеба стоит…
— Ага. Вижу. Сейчас придумаем что-нибудь.
Вадим лихо вывернул автомобиль прямо на газон, выключил зажигание, и они притаились, молча наблюдая открывшуюся им картину. В свете бледного фонаря, сидя на заднем сиденье машины, самозабвенно целовались Варя и Глеб. И так у них красиво это выходило — залюбуешься. Будто сто лет уже тренировались. Бася сидела, прижав ладошки ко рту, пытаясь укротить в себе встрепенувшиеся и, надо сказать, весьма противоречивые чувства, Вадим же лишь хохотнул коротко:
— Смотри, смотри… Видишь, как у них все просто? И быстро? А ты — нагородила огород…
— Ой, давай отъедем еще дальше, пожалуйста! Я не хочу, чтобы они нас видели. Отъедем и подождем, пока Варюша домой уйдет…
— Да нет, отсюда они нас не увидят, не бойся.
— А вдруг?
— Говорю же, не увидят! Экая ты трусиха, оказывается…
Протянув руку, он осторожно погладил ее по волосам, и, сама от себя не ожидая, она вдруг потянула бездумно голову за его рукой, как кошка, которую походя приласкал хозяин. Устыдившись в следующую секунду этого унизительного, как ей показалось, порыва, она с ужасом отпрянула, глянула на него сердито:
— Не надо, Вадим.
— Ну да. Не надо. Как мы любим давать сами себе команды — надо, не надо…
— И все равно — не надо! Кто мы теперь друг другу? Никто. И вообще… Уезжай в свой Амстердам, или куда ты там собрался…
— В Вену.
— Какая разница. Пусть будет в Вену.
Они замолчали, сидели в наступившей неловкой и грустной тишине, наблюдая, как долго и нежно целуются в машине Варя и Глеб.
— Красиво, как в кино… — тихо прошептала Бася. — Наверное, это нехорошо, что мы за ними подглядываем…
— А мы им никогда в этом не признаемся.
— И все равно — нехорошо. И выйти нельзя. Варя же меня увидит… Знаешь, какая она ранимая? Это только с виду она бесшабашная, а на самом деле…
— Любишь ее?
— Странный вопрос, Вадим. Она же мой ребенок. Не родной, но мой, понимаешь?
— Понимаю. Раньше, наверное, не понимал, а теперь — понимаю. Как-то я тебя раньше в этом смысле недооценивал. И вообще недооценивал… Ты прости меня. Смешно звучит через десять лет — прости!
— Да я давно тебя простила, Вадим.
— Правда?
— Правда.
— А знаешь, я ведь слукавил — ты нисколько не изменилась за эти годы. Нисколько. Ты та же самая Бася, моя Бася… Единственная, таких больше нет… Как жаль, что понимание приходит через годы, с кем тебе надо жить, как тебе надо жить…
Он снова протянул руку, обнял ее за плечи, с силой притянул к себе. Поцелуй их был долог и осторожен, словно оба они боялись перешагнуть через десятилетнюю пропасть. Стояли на краю и боялись. И вместе вздрогнули от резкого металлического звука, отпрянули друг от друга, как малолетки. Не сразу догадались, откуда происходил этот звук — Глеб, выходя из своей машины, хлопнул дверцей. Испуганно моргая, смотрели на изменившуюся перед глазами декорацию. Варя и Глеб в обнимку брели к подъезду, тихо о чем-то переговариваясь.
