Марта Остенсо - Шальные Кэрью
Дядя Фред сидел, размешивая свой кофе и слушая с важным видом.
– Я думаю, что Сет Кэрью вложил все свои деньги в техасское дело, – твердо объявил он, – все, какие мог собрать. Зачем ему земля? Он не может заработать на земле больше, чем на нефти, это ясно! Я сам вложил свои деньги в нефть и рассчитываю провести эту зиму во Флориде. Это мне необходимо при моем кашле.
Эльза поглядела на Рифа, который сидел, откинувшись на своем стуле, и не поднимал глаз от стола.
– Много народу здесь в окрестностях тоже считали так, дядя Фред, – заметил он. – Я думаю, некоторые из них с радостью отказались бы теперь от поездки во Флориду, лишь бы получить обратно свои деньги.
Его губы сжались в прямую линию, глаза сузились и смотрели вдаль.
– Например, Уитни, – сказала Клэрис.
– А что с Уитни, Клэрис? – спросила Эльза, чувствуя, что в ней поднимается раздражение.
– Не одни только Уитни, – загадочно произнес Риф, постукивая пальцами по столу.
Эльза переводила взгляд с одного на другого из сидевших в комнате. Леон уклончиво улыбнулся, выпрямился во весь рост и потянулся. Отец откашлялся, встал и сплюнул в железную печку, затем снова сел, поставил обутые в мягкие туфли ноги на никелированное основание печки. К раздражению Эльзы стала примешиваться смутная тревога.
– Так… Но я не вижу, почему тебе быть таким таинственным по этому поводу, – Эльза прямо посмотрела на Рифа.
Тот пожал плечами.
– Я не пытаюсь скрывать что-нибудь от тебя, Эльза. Просто-напросто люди начинают подозревать, что это предприятие Майкла Кэрью совсем не такое блестящее и верное дело, как он расписывал несколько месяцев назад. Я не хочу сказать, что есть какие-нибудь признаки мошенничества, но… вышло не то, что они ожидали. Когда люди вроде Фанни Ипсмиллер вкладывают в дело свои деньги, они хотят что-нибудь получить за это. Кто-то, какие-то друзья Уитни, живущие в Техасе, предупредили их, чтобы они не вкладывали своих денег в это дело… Ну, и теперь повсюду только об этом и говорят. Вот и все.
Эльза пристально посмотрела в серьезное, омраченное лицо Рифа, и ее охватило мучительно-тоскливое чувство. Но когда она стала переводить взгляд с одного на другого из сидевших в комнате, с отца в качалке у печки на мать, дядю Фреда, Клэрис и Леона, сгруппировавшихся вокруг стола, – ей показалось, что самый воздух в комнате был пропитан враждебностью не только к Майклу и Мейлону Брину, но ко всем Кэрью.
– Правда, я ничего не знаю об этом деле по существу, – произнесла она холодным, беззвучным голосом, – но не думаю, чтобы Майкл захотел сделать что-либо дурное.
Она замолкла, увидев усмешку на лице Рифа.
– Очевидно, Эльза, ты не видишь ничего дурного в том, что Майкл Кэрью берет деньги у жалких бедняков в Балке и у доверчивых дураков в Сендауэре и Гэрли и раздает им взамен пачку красиво разрисованных акций. Бедняки в Балке не в состоянии выдержать потерю и бочонка картофеля, и Майкл Кэрью, черт возьми, прекрасно знает это!
Обвиняющий голос Рифа поднимался все выше, а Эльза сидела неподвижно, устремив взгляд на свои крепко сжатые руки, которые она положила на стол. Она не могла сдержать разраставшееся в ней негодование, от которого она вся дрожала, слушая Рифа.
– Разве Майкл украл у них деньги, Риф? – спросила она. – Разве они не были в здравом уме? Или не знали, что делают? Разве может быть когда-нибудь полная уверенность в исходе спекуляции? Я не вижу, какое у них основание упрекать Майкла за то, что они сделали сами.
– За то, что они никогда бы не сделали сами, – колко возразил Риф, – если бы не те заманчивые перспективы, которые рисовал им Майкл Кэрью. Кэрью всегда были в этих местах чем-то вроде маленьких богов, Эльза, и ты прекрасно знаешь это. Если Кэрью говорит, что в дело стоит вложить деньги, то девять десятых жителей в окрестностях дадут на это деньги.
– Все Кэрью на один лад, Эльза, – внезапно вставила мать, – какой смысл тебе отрицать это? Они удерут с тем, что сумеют удержать, вот и все.
– Что они вам сделали? – спросила Эльза.
– Они достаточно нам сделали, – вмешался вдруг отец. – Господи Боже, девочка, неужели ты уже все забыла, что произошло?
Острая боль ударила в сердце Эльзы. Разве не лежала она на пороге сеновала в один жаркий августовский день и не смотрела оттуда на пышно одетых женщин Кэрью и на их необыкновенного маленького мальчика, в то время как ее сердце мучительно болело при мысли о спящем наверху Рифе и об испытываемой им боли?
– Я… я не забыла, – сказала она голосом, который дрожал так сильно, что едва не сорвался. – Но все эти жадные, мелкие душонки в Сендауэре… эти Уитни и прочие… пока они рассчитывали, что сделают деньги с помощью Кэрью, они все ласково улыбались им и льстили. А теперь, только потому, что у кого-то возникло сомнение, они готовы всех Кэрью разорвать на части. Так им и надо, если они потеряют все до последнего медяка!
Риф посмотрел на нее, и она почувствовала, что готова разрыдаться.
– Ты не думаешь так, Эльза, – сказал он изменившимся голосом. – Ты не можешь так думать! Ты до сих пор еще настолько наша, что не можешь желать чего-нибудь подобного.
Мать Эльзы заговорила, не поднимая глаз от своего шитья:
– Нет, нет. Она не наша. Она одна из Кэрью. Женщины Кэрью никогда не видят ничего дурного в своих мужчинах, что бы те ни делали.
Эльза отодвинула свой стул от стола и встала. Она не в состоянии была говорить. Повернувшись, она прошла в кухню, где взяла со стола свою шляпу и сняла висевший на стуле жакет. Надев нервным движением шляпу, она вернулась в комнату. Дядя Фред гадал на кофейной гуще, наклоняя свою чашку в разные стороны, в надежде найти счастье. Стив Бауэрс тяжело вздыхал и говорил: «Пора идти спать!», но продолжал сидеть перед печкой, качаясь взад и вперед. Леон за столом лениво тасовал карты. Риф вынул папиросу и медленно ее закуривал. Клэрис собиралась идти домой и встала, чтобы взять свою шляпу и жакет.
Каждая деталь этой сцены с болезненной четкостью врезалась в мозг Эльзы. Здесь была группа людей, к которым она больше не принадлежала. Сама ли она отдалилась от них, или они оттолкнули ее от себя? Она не могла сказать.
ГЛАВА XXI
Когда на следующий день Эльза сидела против Бэлиса в вагоне поезда, ее вдруг охватило неудержимое желание кричать от радости. Она снова почувствовала себя маленькой девочкой, влюбленной в весь огромный мир из учебника географии и путешествующей в своем воображении вне времени и пространства на гигантском и быстром корабле где-то высоко, вдали от зеленых листьев, окружавших ее домик среди лебеды. Она была маленькой Эльзой Бауэрс, отправляющейся далеко – в Чикаго – с Бэлисом Кэрью. Она пребывала, казалось, вон там, на горизонте, за целые мили от вагона, там, где был неподвижный центр этого непрерывно вращавшегося перед ней пейзажа. Она проносилась по улицам каждого маленького, покрытого снегом степного городка, проникая под крыши домов и похищая все драгоценнейшие тайны этих домов, как мятежный эльф, безудержно упивающийся грабежом. Она пролетала над пустынными белыми пространствами незнакомого мира, над громадными черными пятнами лесов и полей, над обнаженными вершинами холмов. Она была необузданно, бессовестно счастлива, вбирая в себя всю эту жизнь земли и крепко и надежно пряча ее внутри себя.
Бэлис говорил ей тихим, странно задумчивым тоном:
– Я никогда не видел ничего более подвижного и оживленного, чем твое лицо, Эльза. Что происходит в твоей голове?
– Я сама никак не могла бы рассказать, – призналась она с улыбкой.
Он наклонился к ней и взял ее руки.
– Знаешь, если когда-нибудь мы вместе, ты и я, уедем, чтобы войти в более сложную жизнь, то я буду не в силах тебя удержать. До сих пор это никогда не приходило мне в голову.
Она пережила мгновение острого возбуждения, быстрое радостное волнение, охватившее ее от его слов. И улыбнулась, коварно решив оставить его в сомнении. Может быть, в конце концов Бэлису полезно так думать. И все-таки как бесконечно он был неправ, как очаровательно непонятлив!
В Чикаго их встретил Джоэль. И в первые же полчаса Эльза почувствовала, какая сильная перемена произошла в ее мнении о нем. Она украдкой вглядывалась время от времени в его подвижное энергичное лицо, то сверкающее весельем, то вдруг почти меланхолическое, и поняла, что брак его с Лили Флетчер был бы ужасной и жестокой вещью. Она подумала о ребенке Лили, о ребенке, отцом которого был Джоэль Кэрью. В этом ребенке будет какая-то романтическая красота, какое-то могущественное очарование, которым никогда не мог бы обладать ребенок верного Акселя Фосберга. Она вспомнила, с какой горечью думала раньше о Джоэле Кэрью и какое горячее негодование пробудила в ней исповедь Лили. Последние месяцы произвели в ней перемену. Перемену, в которой она никогда не призналась бы себе, если бы не эта встреча с Джоэлем Кэрью.
