Джейсон Томас - От кутюр
— О, заткнись и приезжай.
— Уже в пути.
Через несколько минут зажужжал домофон, объявляя, что приехал Берт Рэнс. Марселле едва хватило времени, чтобы переодеться в длинное шелковое вечернее платье. Белья на ней не было. «На меня это не похоже, — подумала она. — Должно быть, у меня закружилась голова из-за Баффи и Зака. Во всяком случае, Берт никогда не узнает, что под этим роскошным белым шелком на мне ничего нет».
Но Берт обратил внимание на обтягивающее платье Марселлы и на то, как оно облегало ее в некоторых местах.
— О Боже, это уж слишком для простого здорового американца, — засмеялся он. — Бог ты мой!
— Я обещала тебе выпивку.
— По-моему, мне нужен холодный душ.
— Тогда воды со льдом.
— Нет, водки!
Марселла и Берт рассмеялись. Затем Берт притянул ее к себе и поцеловал. Его щеки были шершавыми из-за отросшей за день щетины. Ей понравилось это ощущение. Мужская небритость слишком долго отсутствовала в ее распорядке дня. А он все целовал ее. В губы. В затылок. Целовал и ласкал груди.
Марселла почувствовала, как соскальзывает на пол ее шелковое платье. Берт целовал ее груди до тех пор, пока соски не затвердели. Сильные руки Берта ласкали ее спину, пока он целовал грудь и шею.
Марселла попыталась вспомнить, как давно она существовала без мужчины в своей жизни, как давно она стала самостоятельной. Но сейчас ей хотелось только одного — чтобы этот мужчина любил ее и занялся с ней любовью.
Берт был невероятно возбужден. Он хотел Марселлу. Он хотел обладать ею. Он хотел, чтобы Марселла принадлежала только ему, он не хотел делить эту женщину с ее карьерой в «Высокой моде».
Он медленно уложил Марселлу на диван. Возбуждение все нарастало.
А она наслаждалась своими ощущениями. Это страстное чувство очень отличалось от всего, что она испытывала в прошлом. Любовная игра с Бертом Рэнсом захватывала ее полностью. Она запустила пальцы в его густые влажные волосы и целовала эти волосы, пока он целовал ее груди.
Берт чувствовал, что обычно холодная и сдержанная Марселла Тодд быстро теряет над собой контроль. Но он не хотел ее торопить. Поэтому сжал в объятиях и продолжал покрывать поцелуями все ее тело, не переходя к другим действиям.
Следующий шаг сделала сама Марселла.
Почувствовав его эрекцию, она повернулась так, чтобы Берт смог войти в нее. Оргазм они испытали одновременно. И словно впервые открыв для себя секс, словно поняв, что все, что было до этого, было лишь ожиданием этих минут, они снова занялись любовью…
…Потом Берт Рэнс и Марселла Тодд долго лежали рядом, обнявшись и дыша, казалось, в унисон.
Но внешний мир начал проникать в мозг Марселлы.
— Берт, — произнесла она, когда его губы снова прижались к ее груди в поцелуе. — Я хочу тебя кое о чем попросить.
— Проси о чем угодно, — прошептал он между поцелуями.
— Это насчет «Высокой моды». — Едва произнеся название журнала, она почувствовала, как он отстранился от нее.
— Холодного душа не надо. Он мне больше не потребуется, — сказал Берт, направляясь к бару, где он налил себе тройную порцию ледяной водки. Он повернулся и сердито посмотрел на Марселлу. — Я вас не понимаю, леди. Мне кажется, я тебя люблю, но иногда я тебя просто не узнаю. Чего ты пытаешься добиться? — Он разозлился.
— Я и сама не понимаю. — Марселла внезапно занервничала, ощутив свою наготу, а больше всего — ошибочность своих действий. — Ты мне действительно небезразличен. И вероятно, я люблю тебя.
— Мы не дети, — тихо и холодно произнес Берт. — А ты ведешь себя как ребенок. Посмотри на свою одежду. Я не дурак, я знаю, что ты хочешь меня, и я хочу тебя.
— Возможно, я несправедлива по отношению к тебе, — сказала Марселла.
— Послушай, возможно, какой-то мужчина обидел тебя. Может, это из-за него ты так себя ведешь, но я не тот мужчина, и мне до тошноты надоело расплачиваться за то, что он сделал или не сделал тебе.
— Ты прав, ты абсолютно прав, но я боюсь потерять свою независимость. Я не могу позволить себе снова нуждаться в мужчине. — Марселле хотелось плакать, но слез не было. — Я не хочу новых обид. А ты можешь меня обидеть. Ты первый за многие годы, кто может меня обидеть.
— Значит, ты настолько любишь меня, что готова отказаться от меня, лишь бы защитить себя. Ты уж прости меня, если я признаюсь, что не вполне понимаю твою логику. По-твоему, нам было бы легче наладить отношения, если бы мы друг друга ненавидели?
— Все изменится в лучшую сторону, как только я разберусь с журналом, — пообещала Марселла. — В настоящее время я не могу думать ни о чем другом. Я не сознавала, что это будет настолько важно для меня, но это так.
— Как жаль, что я не этот журнал, — саркастически заметил Берт, наливая себе еще водки. — Я всего лишь бедный смертный мужчина. Как я могу состязаться с этой кучей страстной бумаги и чернил?
Марселла поняла, что глубоко ранила Берта Рэнса, но не знала, что еще сказать. Она уже использовала свою дочь в качестве предлога, чтобы не позволить себе сблизиться с этим мужчиной. Теперь, когда ее чувства почти захлестнули разум, она воздвигает между ним и собой барьер из журнала. Она не хотела терять этого человека, но и принадлежать ему не хотела.
Берт подошел к двери, распахнул ее и начал спускаться по лестнице. Потом обернулся:
— Знаешь, ты начинаешь напоминать мне Сильвию Хэррингтон. Она тоже спала со своим журналом. Когда сможешь стать женщиной, позвони.
Глава 26
Тяжелые бордовые шторы в спальне Сильвии Хэррингтон не раздвигались уже несколько дней. Мраморная пепельница в форме морской раковины, стоявшая на ночном столике, была полна окурков. Часть пепла просыпалась на розовый ковер. На кровати, среди грязных льняных и прожженных атласных простыней, лежала Сильвия Хэррингтон, одинокая и злая. Больше злая, чем одинокая. В основном ее ярость была направлена на Ричарда Баркли, Дики, этого маленького негодяя, который продал «Высокую моду», ее «Высокую моду», отобрал ее у Сильвии.
В дверь спальни тихо постучали.
— Мисс Хэррингтон, — донесся голос прислуги.
Сильвия злобно глянула на обитые розовым атласом стены и зажгла новую сигарету.
— Мисс Хэррингтон, с вами все в порядке? Я могу что-нибудь для вас сделать? — Молчание. — Мисс Хэррингтон, мне ужасно неудобно вас беспокоить, но вы забыли оставить мой чек.
«А-а, еще один человек, кому небезразлична Сильвия Хэррингтон», — подумала Сильвия. Она встала с постели. Ноги у нее болели. Она взяла сумочку и вытащила чековую книжку.
— Мисс Хэррингтон?
Сильвия неожиданно открыла двойные двери, напугав полную женщину.
— Вот ваш чек. А теперь убирайтесь.
Она подошла к окнам, выходившим на мост Пятьдесят девятой улицы. Служанка быстро выскользнула через заднюю дверь квартиры.
Сильвия осознала, что в ее мире слишком тихо. Не звонит телефон. Не доставляют пакетов нарочные. Не звонит швейцар сообщить, что принесли цветы, и спросить, что с ними делать, нести ли в квартиру. Не приходила даже та маленькая сучка из компании по недвижимости, которая хотела продать Сильвии ее же квартиру. Комнаты были тихими и безжизненными. Она сама была безжизненной. Ее жизнью была «Высокая мода». Без журнала она мертва.
Она уже думала о самоубийстве.
Она все еще думала о самоубийстве. Вероятно, будь в квартире достаточно снотворного, она приняла бы его. Пистолета у нее не было. Выпрыгнуть из окна — несколько мелодраматично. Не то чтобы Сильвия Хэррингтон совсем отвергла мысль о самоубийстве, просто пока еще не сложились обстоятельства.
Вместо этого она решила полить… нет, опрыскать… орхидеи. Она никогда не любила цветы в горшках, но один представитель по связям с общественностью из мира моды подарил ей несколько орхидей. Он был одержим ими, и те, что он подарил Сильвии, отказывались умирать.
— Я всегда думала, что это очень хрупкие растения, — сказала она себе, опрыскивая цветы. — Может, вот такой стала и я. Просто маленькая старая леди, ухаживающая за орхидеями в своей нью-йоркской квартире.
Эта мысль вызвала у нее отпор. Сильвия увидела несколько отмерших листьев и взяла острые ножницы, которыми ее служанка пользовалась, ухаживая за орхидеями. Она взглянула на лезвия… Лезвия.
Почти в трансе она повернулась и пошла в спальню, держа в руке ножницы.
— Отрезать мертвое. Вот и ответ. Отрезать мертвое.
Она вошла в розовую комнату с обитыми шелком стенами и затихла. Единственным звуком в комнате было ее дыхание.
— Отрезать мертвое. Как это правильно! Все будет хорошо, если я отрежу мертвое.
Она подняла ножницы и вонзила их в шелк стенной обивки. Раздался треск разрываемой ткани.
— Отрезать мертвое.
Она снова и снова вонзала ножницы в стену. Затем принялась за бордовые шторы, пока они не повисли лентами и солнечный свет не залил комнату.
