Дениз Робинс - Больше чем любовь
Мне было очень приятно, что он сравнивает меня со своим ребенком.
– Разве вы не довольны? – спросила я. – Неужели вы одобряете те сентиментальные рассказики, что нравятся большинству детей? Разве вы бы не гордились тем, что у вашей дочери проявился серьезный литературный вкус?
– Да, я бы гордился, – ответил он, – но беда в том, что у нее не будет шансов развиваться дальше, потому что она воспитывается в неподходящей социальной среде.
– А я слышала, что Бронсон-Касл – самая прогрессивная школа.
– Так оно и есть. Пока Гертруда Холт возглавляет ее, так и будет. Но для ребенка очень важно домашнее влияние и…
Неожиданно Ричард замолчал. Я инстинктивно поняла, что он хотел сказать. Что его жена не интересуется классической литературой и не имеет ни малейшего желания позволить маленькой Роберте углубляться во что-нибудь серьезное на каникулах. До этого Ричард ни слова не говорил о своей жене. Позднее я поняла, что у него было сильно развито чувство долга, чтобы обсуждать Марион с посторонними. Но я поняла и то, что между родителями Роберты были разногласия. Он больше ничего не сказал, и я не знала, что ответить, но все-таки заметила, что при таком отце у девочки наверняка есть возможности для интеллектуального роста. Услышав это, Ричард улыбнулся, и на этот раз улыбка его была не веселой, а скорее какой-то саркастической, и он процедил как бы сквозь зубы:
– Мне очень приятно, что вы так говорите, но боюсь, я слишком занят и меня часто не бывает дома и я не могу оказать какое-либо влияние на жизнь дочери. – Затем он вновь перевел разговор на меня: – А каковы ваши планы на будущее? Как долго вы собираетесь заниматься секретарской работой? Интересная ли эта работа?.. Хотя такая работа не может быть интересной… каждый день одно и то же.
Я сказала ему, что не считаю свою работу такой уж скучной, хотя любая ежедневная работа может показаться монотонной; я объяснила, что моя работа у Диксон-Роддов – просто рай по сравнению с тем, что мне приходилось делать и как жить раньше, до того, как я попала на Уимпл-стрит.
– Я благодарна Диксон-Роддам за то, что их дом стал и моим домом. Они такие добрые, и у них я никогда не чувствую себя бедной секретаршей.
Я заметила, что его печальные глаза смотрят на меня с каким-то смешанным выражением сочувствия и нежности. Он произнес:
– Любой человек был бы безмерно счастлив, если бы его секретарем были вы.
– Тут я с вами не согласна, – возразила я. – Временами со мной очень сложно иметь дело, по крайней мере миссис Диксон-Родд часто говорит именно так. Я раздражаю ее и многих людей тем, что замыкаюсь в себе, как улитка прячусь в свою раковину.
– Бедное дитя, – сказал он со вздохом, – а суетный мир не позволяет человеку прятаться в спасительной раковине часто и надолго, не так ли?
Не знаю, права я была или нет, но в голосе, каким было произнесено замечание, я расслышала мучительную усталость. Из-за этого мне стало очень грустно. Должно быть, что-то причиняло ему боль. Я была в этом уверена. И, несомненно, причиной была женщина, на которой он был женат.
– Я полагаю, Розелинда, главное, чего вам так не хватает и что вам так необходимо, – это свой дом. Одна из самых настоятельных необходимостей человека – это дом, где можно найти покой и убежище от всех внешних волнений и неприятностей. То есть, я думаю, это необходимо человеку с пытливым умом и тонкой душой, такой, как ваша.
Я вынуждена была согласиться с ним и подумала о том, как хорошо он все понимает… Ведь люди, подобные Китти Диксон-Родд, добрейшей душе на всей земле, глубоко ошибались, полагая, что мне вредно оставаться одной.
– Да, вы правы. Как бы мне хотелось иметь свой дом! – воскликнула я. – Ведь у меня его никогда не было. Я была еще несмышленой, когда умерли мои родители. И наверное, так хорошо жить в своем доме и ни от кого не зависеть!
– А какой бы дом вы выбрали? – улыбаясь, спросил Ричард. – Я надеюсь, не шикарную квартиру и не огромный особняк? Наверное, вы скажете, что хотели бы жить в маленьком шале, подальше от людей, где-нибудь в Альпах; а может быть, в бревенчатой избушке на берегу быстрой реки или в одном из моих любимых заброшенных, полуразрушенных замков в Испании? Или я ошибаюсь?
– Нет, вы правы, – со смехом ответила я. – Но на самом деле я бы не возражала, если бы это была просто маленькая комната, такое место, где я могла бы держать свои книги и картины и где бы у меня был хороший проигрыватель и много классных пластинок.
– Вы положительно напоминаете мою дочь, – произнес Ричард, смеясь. – Я так и слышу, как она говорит: «Классные пластинки» – с тем же самым воодушевлением. Знаете, Розелинда, я думаю, вам бы очень понравилась музыкальная комната у нас в Рейксли. Она специально оформлена, у нас отличный проигрыватель и концертный «Стейнвей», один из лучших инструментов, какие мне доводилось слышать.
Я спросила, кто играет на рояле.
Ричард ответил, что немного играет сам и учится играть его дочь.
Мы медленно шли по Кенсингтон-Гарденз. Темнело. Солнце уже село. Становилось холоднее. Тут я почувствовала, как после восторга, который я испытывала весь день – на концерте и за ленчем в «Ла-Конкордия», – тихой радости, когда мы шли по парку и разговаривали, меня вдруг охватила глубокая печаль.
Вот и опять все кончилось. Может быть, я больше не увижу Ричарда. Я не должна его больше видеть! Он слишком сильно занимает мои мысли; в нем слишком много странной и необъяснимой притягательности. Но он принадлежит жене и своей маленькой любимой дочери. Для меня в его жизни и в его мире нет места! И еще я поняла, что если буду и дальше встречаться с ним, то тем самым навлеку на себя лишь новые беды и переживания, которые принесут мне огромную боль. Я не должна, не должна влюбляться в Ричарда Каррингтон-Эша.
Но когда мы стояли на углу и Ричард остановил такси, меня неожиданно охватила такая безысходность и такая тоска… Я посмотрела на красивый профиль Ричарда, на благородные, тонкие черты его Лица, которые стали для меня уже близкими, и подумала: «Слишком поздно, я уже влюблена».
– Я отвезу вас на Уимпл-стрит, а мне ведь надо в клуб, – сказал Ричард. – У меня там деловая встреча.
Я забилась в уголок, чувствуя себя маленькой и несчастной. Ричард закурил и нахмурился. Я видела, как он насупил брови, будто его угнетала какая-то тайная мысль. Посмотрев на меня, он произнес:
– Спасибо вам за прекрасный день. Невозможно выразить словами, как я доволен!
– И я тоже, – сказала я с показной небрежностью, – и вам спасибо за все!
Снова молчание. Ричард смотрел в окно такси, я тоже. Я мучилась от сознания, что это все, что больше я его не увижу, он передумал, и был, конечно же, прав. Эта случайно возникшая дружба была в высшей степени странной и никому из нас не могла принести ничего хорошего. Но для меня знакомство с Ричардом было незабываемым. Я и так мучилась всю прошлую неделю, а теперь, когда увидела его и мы провели вместе столько времени, будет еще хуже. Я сидела, поигрывая замком своей сумочки, и была не в силах произнести ни слова.
