Тьма в его глазах - Ульяна Соболева
Разочарование оказалось настолько оглушительным, что, выйдя из нашей комнаты, я согнулась пополам и не могла отдышаться. Всхлипывала, силясь сделать хотя бы глоток кислорода, а вместо этого дышала гарью тлеющих углей собственной надежды на счастье. Шатаясь ушла к себе. Я не плакала. Видит Бог, мне хотелось. Мне безумно хотелось зарыдать. Мне хотелось орать, и я не могла. Словно не осталось во мне ничего. Высохло. Слишком много слёз было пролито за все эти годы. И сейчас бессмысленно рыдать над собственной глупостью. Я должна была его отпустить еще в самом начале. Я должна была понять, что все кончено, что мертвое не умеет возрождаться, а если и возрождается, то это уже оживший труп с разложившейся плотью…и кроме смрада и дальнейшего распада, от этих чувств больше нечего ждать. Но я не закричала и не проронила ни одной слезы. Я взяла себя в руки.
И уже через несколько часов шла с гордо поднятой головой, улыбаясь гостям …а потом меня раздробило на части, и от боли закатились глаза, потому что мой муж вышел к нам и увидел ее вживую. Я умирала там вместе с ним. Он – потому что увидел свою воскресшую любовь, а я – потому что моя любовь горела на костре и корчилась от дикой боли. Вот он стоит перед ней, бледный, дрожащий с лихорадочно блестящими глазами, с каплями пота на лбу и сходит с ума, потому что она жива… и ему плевать, что в этот момент умираю я. Для него меня никогда и не было. Брат увел Максима оттуда, а я старалась устоять на ногах и вытерпеть. Перенести эти мгновения, растянувшиеся на вечность. Когда старший сын тронул меня за руку, я чуть не закричала. Потому что болело все тело. Потому что сейчас на меня нельзя даже вздохнуть, не то что тронуть. Я ослеплена болью, ревностью и ненавистью к самой себе.
Глава 21
Я посмотрела Яше в глаза и вдруг поняла, что хватит. Достаточно. Это конец. Я больше не могу. И права не имею заставлять и их страдать вместе со мной. Особенно его. Он ведь каждую мою эмоцию через себя пропускает и смертельно боится меня потерять. Я улыбнулась через силу, и сын обнял меня рывком, сильно прижал к себе. Мой мальчик, как же много ты знаешь. Я бы хотела уберечь тебя. Хотела бы, чтоб ты ничего не видел и не понимал, чтобы не страдал вместе со мной. Но это та самая цена, которую я плачу за счастье материнства, а ты за свои уникальные способности. Прости меня за это… и отца своего прости. Он не виноват. Так случилось, что жизнь внесла свои коррективы. В этот раз окончательно и бесповоротно. Потому что я уже никогда не забуду этой реакции на неё. Никогда не смогу ему её простить. Понять – да. Я все понимала. Я даже чувствовала его боль, как свою собственную, и видела все его глазами, но от этого не только не легче, а еще страшнее. И теперь каждый раз, когда я буду смотреть ему в глаза, я буду вспоминать эту реакцию. Она воздвигла между мной и им стену из толстого льда. И я больше не хочу её разбивать своими голыми руками, резаться об осколки, продираясь к нему навстречу. Оно больше того не стоит… я могла драться до смерти, пока была уверена, что он меня любит или может полюбить, но быть третьей, быть заменой и суррогатом? Никогда. С этим Ником и я другая. Да, у той Дарины не было гордости. Она считала, что гордецы – это эгоисты, не умеющие любить и прощать. Но не сейчас, когда поняла, что больше нет этой большой и всепоглощающей любви между нами. Она умерла вместе с ним…он воскрес, а она, увы, не смогла. Но родилась гордость. Гордость женщины, которая никогда не станет на колени перед тем, кто будет смотреть поверх её головы на другую.
Я приказала слугам собрать все мои вещи и вещи Таи с Мариком. Очень быстро. Так быстро, насколько вообще возможно, потому что я не хотела больше ни видеть его глаза, ни слышать его голос. А особенно я не хотела видеть ЕЁ и ее мужа с которым пришлось говорить и объяснять. Сейчас для меня это было невыносимо. Может быть, потом я смогу с ней общаться. Смогу смотреть на неё без того, чтобы каждый раз истекать кровью и люто ненавидеть нас обеих. Её – за то, что она существует, а себя – за то, что могу ненавидеть ни в чем неповинную Анну, которая никогда его не вспомнит и не любит, она счастлива с другим и родила ему детей, а я… я только недавно узнала, что мой муж уже любил другую женщину. А я ненавидела… с такой силой, что от этой ненависти темнело перед глазами и подгибались колени. И это неправильно. Да, в этот раз никто и ни в чём не виноват, кроме меня. Я должна была не строить замок на песке, чтобы не отчаиваться потом, когда его смыли первые же волны суровой реальности.
Марик постоянно спрашивал, куда мы едем, почему мы не попрощались с отцом. Я, как могла, объясняла, что мы уехали проведать тетю Фаину и что папа непременно навестит его в ближайшее время. И лгала. Теперь я лгала ему так же бессовестно, как и тогда, когда вернулся Максим. Ведь вполне возможно, что он не приедет к нему. И если в том Максиме-отце я могла не сомневаться, то этот был для меня закрытой книгой, обмотанной колючей проволокой. И, попытавшись прочесть его, я ободрала пальцы и сердце до мяса. Но я не имею никакого морального права раздирать так же сердца наших детей.
А Тая предпочла молчать. Она смотрела в окно, нахмурив тонкие брови, и отстукивала нервно пальцами по стеклу. И нам с ней придется объясниться. Пока что я не готова отвечать на ее вопросы.
Да, я бежала от него снова. Проклятое дежавю. Бежала, как и несколько лет назад. Только тогда я все
