Наталья Миронова - Глаза Клеопатры

— А без ожерелья ты со мной не пойдешь? — насмешливо осведомилась Нина.

— Есть другой вариант. Можем купить ожерелье.

— А вот этого не надо. Я что, не соответствую твоему статусу?

— Глупости говоришь. Это я со своими джинсами тебе не соответствую. А тебе холодно не будет? Может, свитер взять?

— Свитер? — ужаснулась Нина. — К платью в стиле Шанель? Да ты дикарь! Не беспокойся, у меня есть жакет.

Никита только теперь заметил, что у нее через руку переброшен жакет. Нина надела его. Оказалось, что жакет украшен кружевным воротничком из костяных бусин.

— Как красиво! — восхитился он.

— Сойдет за жемчуг? — усмехнулась Нина.

— Да ладно, не обижайся. Я ничего такого не имел в виду. Идем, мы еще успеем немного прогуляться.

— Сначала Кузя.

Они снова вывели Кузю в парк, потом Нина насыпала ему корма и велела сторожить. Он жалобно заскулил, но она погладила его и обещала скоро вернуться. Он вроде бы понял.

— Интересно, как собаки воспринимают время? — задумчиво спросил Никита.

— Совсем не так, как мы. Их жизнь гораздо короче нашей, и для Кузи, например, несколько часов — это то же самое, что для нас с тобой несколько недель.

— Чувствую себя кровопийцей, — признался Никита.

— Ничего, он привык. В Москве мне приходится оставлять его каждый день. Кузя, сторожи!

Никита давно уже догадался, что Нина впервые за границей, и решил устроить ей небольшой сюрприз. Ни о чем заранее не предупредив, он вывел ее переулочками к церкви Святой Анны. Нина ахнула от восторга.

— Это же… Это же настоящая готика! Господи, я первый раз в жизни…

Она повернулась к нему. На глазах у нее блестели слезы.

Никита бережно обнял ее.

— Ну что ты, глупенькая! Разве можно плакать! Перестань, а то сейчас ресницы потекут, и мы на концерт опоздаем. Идем, нам нужно к кафедральному собору, концерт будет там. Между прочим, кафедральный собор далеко не так красив, как эта маленькая церковка. Кстати, она очень понравилась Наполеону, когда он был в Вильнюсе. Он сказал, что хотел бы поставить ее на ладонь и унести с собой.

— Красиво, но, к счастью, неосуществимо. — Нина немного успокоилась, даже улыбнулась. — Наполеон нещадно грабил завоеванные земли.

— Как и все завоеватели, — пожал плечами Никита.

— Хорошо, что не все можно унести с собой. Ладно, идем. Мы ведь можем вернуться сюда завтра?

— Мы свободные люди в свободной стране. Как пожелаем, так и сделаем.

Кафедральный собор конца восемнадцатого века, выстроенный в стиле ложного барокко, выглядел помпезно, но совсем не так впечатляюще, как маленькая готическая церковь Святой Анны. Но здесь было просторное помещение с хорошей акустикой, и большие концерты устраивали именно здесь. Впрочем, исполнение мессы Баха вряд ли можно было назвать концертом. Скорее это было некое религиозное действо.

Выйдя на улицу после мессы, Нина и Никита долго молчали.

— Я однажды слышал ее вместе с бабушкой, — начал он наконец. — В Москве, в консерватории. Еще при советской власти. Это была удивительная редкость: религиозное сочинение считалось идеологически сомнительным. Но и тогда играл тот же оркестр Саулюса Сондецкиса и пел тот же литовский хор, что мы слышали сегодня.

— Что, в Москве не смогли подобрать исполнителей для мессы Баха?

— Представь себе. Это же сколько нужно репетировать, сколько трудов положить, чтобы исполнить где-то раз в десять лет? Люди не хотят морочить себе голову, играют расхожий репертуар.

— Дай бог здоровья Сондецкису! — воскликнула Нина. — Ему ведь сколько уже? Восемьдесят?

— Нет, но где-то около того. Я спрошу у Бронюса.

— Я не думала… — Нина запнулась. — Я на всякий случай взяла это платье, но не думала, что придется надеть. Что я смогу пойти на концерт. Мне все это казалось таким сложным… Спасибо тебе, — повернулась она к нему. — И спасибо Бронюсу.

— Бронюса завтра поблагодаришь, — улыбнулся Никита. — Это же была твоя идея — пригласить его в ресторан.

— Нет, насчет ресторана — это была твоя идея. А что, ты не хочешь? — вдруг насторожилась Нина.

— Посидеть в ресторане? С Бронюсом? Конечно, хочу! — рассмеялся Никита. — Это как в старой шутке про водку, знаешь? Водку с утра? Теплую? Из мыльницы? Да с удовольствием! Ой, прости, — спохватился он, вспомнив, что Нина не любит водки.

— Все нормально, — улыбнулась она.

— Кстати, о ресторанах, — озабоченно заговорил Никита, когда они вернулись на улицу Лиейклос. — Давай зайдем сюда, — и он указал на роскошное, купающееся в подсветке здание отеля. — Нам ведь тоже надо поужинать.

Они поели в гостиничном ресторане. Нина явно торопилась.

— Мы и завтра пойдем сюда? — спросила она, когда они вышли на улицу.

— Нет, завтра мы пойдем в другое место. А что? Тебе здесь не понравилось?

— Понравилось, но мне хочется скорее вернуться к Кузе. И, честно говоря, слушать этот посредственный джаз после Баха… Мы можем завтра пойти куда-нибудь, где не играет музыка? Чтобы можно было пообщаться?

— Мы завтра пойдем в такое место, где музыка играет на грани подсознания. И это будет совсем другая музыка.

Они вернулись в квартиру, и Нина объявила, что ей нужно в последний раз вывести Кузю на ночь.

— Я пойду с тобой, — сказал Никита. — А ты разве не любишь джаз? — спросил он уже на улице.

— Люблю, но не такой доморощенный. Мне кажется, кто любит Баха, не может не любить джаз. Бах был мастером импровизации, а импровизация — душа джаза.

— А моя бабушка больше всех любила Шостаковича, — заметил Никита. — Меня с детства брала с собой на концерты. Все время повторяла мне стихи Ахматовой про музыку Шостаковича:

Когда последний друг отвел глаза,Она была со мной в моей могиле…

— Я это очень хорошо понимаю, — кивнула Нина. — Насчет могилы. Я была на одном концерте в Москве… Отрывки из «Катерины Измайловой» в концертном исполнении. Курентзис дирижировал.

— Я тоже был на этом концерте! Там была «Свадебка» Стравинского и еще много интересного. Да, и что ты хотела сказать? — спохватился Никита.

— Финал… — задумчиво проговорила Нина. — Музыка обрывается так внезапно, так страшно… Доходит до высшего накала, и вдруг р-раз! Тишина. Это смерть Катерины, ее самоубийство. Черная пропасть. Пустота. Я тогда еще подумала, что Сталин недаром не любил эту оперу. Нет, конечно, он был бессовестным негодяем, но все-таки… он ведь когда-то учился в семинарии, в хоре пел. Ему эта черная бездна должна была о чем-то говорить.

— Правды мы никогда не узнаем, но… черт возьми, красивая версия! Неужели Сталина мучила совесть? Неужели он боялся ответить за то, что сделал… хотя бы на том свете?