Моя девочка - Яна Соболь
— Артур, остановись! — кричу я. — Не навреди Кире, ты, придурок!
Вдалеке уже сверкают сине-красными огнями и орут матюгальниками полицейские машины.
Артур пытается развернуться на скорости, съезжает в кювет, ползет юзом по мокрой после бесконечных ливней земле. Все ближе и ближе к кромке водохранилища.
Не дай бог соскользнет и рухнет вниз!
— Кира-а-а-а-а!
Машина переворачивается. Один оборот, второй, третий… Зависает на самом краю отделанного камнем русла, качается секунду, другую — и со скрежетом падает в глубокую темную воду.
Подлетаю на машине к самому краю, глушу мотор. Выдергиваю фонарь, очки и узкий баллон с заднего сидения, радуясь, что не успел вытащить оборудование для подводного плавания и прыгаю вперед ногами в водоворот. Туда, где сейчас захлебывается ненавистной ей водой Кира.
Моя Кира.
Вода. Мутная зеленая вода.
Как много воды. Я еле вижу контуры тонущей машины, зарывшейся носом в ил, отчаянно стучусь в заднее окно машины. Наконец вижу Киру. Она смотрит на меня с другой стороны стекла, тоже чем-то отчаянно колотится.
Очень хочется вдохнуть, но нельзя. И подняться нельзя, не успею. У меня воздуха только на один подьем.
Стекло поддается, покрывается трещинами, но еще целое. Изо всех сил стучу по нему баллоном со сжатым воздухом. Он нужен для подъема, но сейчас важнее выломать стекло.
Кира чем-то стучит с маху, и наконец стекло разбивается.
Она тянется ко мне, но рука Артура вылезает из окна и хватает мою девочку за ногу.
Господи, может, мне только снится этот кошмар?
Я выпускаю баллон из рук. Он зацеплен на тросе к поясу, но нет времени его подтаскивать. Кира вот-вот захлебнется. В ее глазах надежда и отчаяние напополам.
Я что было силы дергаю Киру, но не могу вырвать ее из его объятий. Ко мне подплывает сумка, которой Кира смогла расколоть стекло. Там определенно что-то тяжелое. Я стучу ей по высунувшейся из машины голове Артура. Он отпускает Киру. Мы поднимаемся, но еще очень и очень далеко до поверхности.
Я ловлю баллон и даю Кире вдохнуть. Раз, другой, я обойдусь. Подъём кажется вечностью. Да, здесь очень глубоко, и это даже хорошо, иначе Кира бы разбилась.
И вот мы уже барахтаемся на поверхности воды. Я вытаскиваю Киру, она не шевелится.
— Кира!
Она бледна и не отвечает. Глаза закрыты.
— Кира!!!
Пытаюсь нащупать биение пульса и не могу.
Меня отталкивают, Кирой занимаются в четыре руки. Я, шатаюсь, осаживаюсь на черную землю.
Делают искусственное дыхание.
Кира закашлялась. Миг ужаса прошел. Кира дышит.
Это подоспели ребята Гарика. Скорые, надо признаться, ребята. Буду век им должен, премию уж точно выпишу.
Стрекот вертолета бьет по ушам, волосы чуть не сдуваются от движения винтов. Вот и скорая.
— Отпустите ее. Мы разберемся. Вы… — говорит мне врач, быстро осмотревший Киру и командующий своим: — Быстро, надо спешить. В третью областную, она ближе.
— Я с вами, — откашливаюсь я.
— Возьмите его на борт, — улыбается непонятно откуда взявшийся Гарик, лучший следак нашего города. — А иначе он возьмет вас на абордаж.
ГЛАВА 26.
Фил
Поездка в вертолете кажется вечностью. В мою девочку втыкают какие-то трубки, провода. Врачи переговариваются непонятно, так, словно меня и вовсе нет. О каких-то дозах и показателях. Ни хрена не понятно.
Я все еще мокрый и вне себя от злости. Я держу Киру за ладонь, целую холодные пальцы. Ее глаза в черных кругах, веки плотно закрыты.
— Она жива? — спрашиваю я каждую минуту.
— Да, — терпеливо отвечает доктор.
Во дворе больницы нас встречает каталка, и Киру стремглав увозят куда-то.
Я кидаюсь следом.
Я мчусь как могу, но иду все еще недостаточно быстро. Бля, я еле передвигаю ногами. Меня удерживают, осматривают, говорят куда-то пойти. Я матерюсь как сапожник, и от меня наконец отстают.
Когда я добираюсь к двери отделения неотложной помощи, я почти вытаскиваю медсестру, стоящую насмерть. Требую увидеть Киру. Мне велят ждать. Наверное, так в раю я буду ждать ответа от Серафима. Хотя и так понятно, куда мне идти с моей гребаной жизнью.
Я жду, честно и долго жду, а потом вновь пытаюсь прорваться.
— Ничего сказать пока не могу. Мне очень жаль, но в реанимацию пускают только родственников. Кто вы ей? — спрашивает медсестра, блокируя меня.
Она закрывает весь дверной проем собственной широкой спиной.
Толстая упрямая баба, меряющая меня презрительным взглядом.
И что мне ей сказать? Что я ее любовник? Что она свет моей жизни? Что я тот, из-за кого она чуть не погибла?!
— Я… Я ее отец! — хрипло вырывается из моего горла.
К чертям. Со мной и так все ясно. Я направлюсь в ад дорогой из благих намерений, но мне нужно, мне жизненно необходимо увидеть мою девочку.
Медсестра зовет кого-то. Меня проверяют, заставляют переодеться, пропускают к Кире, и у меня сжимается сердце.
Ее голова перевязана, руки и ноги — тоже. Господи, она почти ребенок. Хрупкая, вся в синяках под повязками, глаза запали. Она просто тонет в этих белых простынях.
Боже, спаси мою девочку!
Врач приходит и сообщает мне, что у нее сильное обезвоживание, сотрясение мозга, растяжение запястья, перелом руки и ребер, нагноение ран на запястьях и лодыжках и еще дохрена повреждений, но ей повезло, что она вообще жива.
Я молчу. Я не знаю, как можно жить с таким диагнозом. Мне кажется, он подходит скорее мертвому.
От следака приходит эсэмэс, что машину из водохранилища вытащили. Артур мертв. В доме найдены останки трех женщин. Одна старая, две — молодые.
«Вы молодец, Филипп. Если бы не вы и ваша дочь, было бы четверо и бог знает сколько еще».
Меня корежит от злобы. Я хочу оживить этого гада и порвать на мелкие кусочки за то, что он сделал с Кирой. Я жалею, что не нырнул за ним. Я бы заставил его пожалеть о содеянном, а он просто умер! Легко отделался.
Я держу Киру за руку всю ночь, но она не просыпается. Когда пожилой серьезный доктор делает обход по утрам, он говорит мне, что ее жизненно важные органы в порядке и что моей девочке нужно только время.
— Он ее не…
— В последние два дня у нее не было интимных связей, — сухо обрывает меня врач. — До этого времени было много и достаточно грубо.
Я выдыхаю и качаю головой. Значит, только я, только со мной. Не знаю, важно ли это для меня.
