Порочный босс для тихони - Арина Арская

Евгений во сне посапывает, что меня умиляет до улыбки и желания зачмокать его расслабленное и бледное лицо, но будет жестоко его будить несвоевременной лаской. Пусть спит, а я полюбуюсь его аристократическим профилем в блеклом свете ночника.

Глава 34

Просыпаюсь одна в постели и щурюсь от яркого солнца. Сбежал без прощаний, когда понял, что мои признания — не шутки. Наблюдаю, как по стене ползут солнечные зайчики, и закрываю глаза. Я имею право на разочарованную дремоту, даже если сейчас полдень или обед.

В полусне надо мной мелькает темная тень, и с криком открываю глаза. У кровати стоит молчаливый и голый Евгений с подносом в руках. Закрываю рот ладонью и один раз громко икаю.

— Тебе так пугает нагота? — спрашивает он и почему-то хмурится.

— А что ты тут делаешь? — сипло отзываюсь я. — Ты же должен был уйти по всем законам жанра.

— Жанра чего, Аля?

— Жанра слезливой мелодрамы, где мужчина уходит от женщины после совместной ночи, — тихо поясняю я, — потому что он испугался. Как-то так.

— Как интересно, — хмыкает Евгений, — но я не люблю мелодрамы. Сядь, Аля.

Сажусь, подминая под поясницу подушку, и на моих коленях оказывается поднос с завтраком из воздушного омлета, чашки кофе и двух тостов. С недоверием смотрю на Евгения:

— Неожиданно.

— Ешь, — строго командует он и подходит к шкафу.

Он внимательно оглядывает сорванные петли, а затем подхватывает дверцу, и я с трудом перевожу взор с его соблазнительной крепкой пятой точки на тарелку с омлетом.

— Почему ты голый?

— Потому что люблю свободу.

Отправляю в рот кусочек омлета, и удивленно мычу. Вкусно. Идеальная воздушная масса: не пересолена, не передержана и не сожжена.

— Ты умеешь готовить? — делаю глоток кофе.

— Да, я полон сюрпризов, Аля, — Евгений оставляет дверцу и недовольно подбоченивается, уничижительно глядя на нее.

— Повернись ко мне лицом.

— Зачем?

— Я думаю, что ты очень смущен, — проглатываю очередной кусочек сладковатого омлета.

— Естественно, я же голый.

Я закусываю губы, сдержая улыбку. Это так мило, он приготовил завтрак для меня и жутко застеснялся своего жеста симпатии.

— Скольким любовницам ты готовил завтрак? — я делаю новый глоток кофе.

— Аль… — голос Евгения понижается до шепота, — ты хочешь, чтобы я ушел?

— Нет, но я боюсь, что ты хочешь уйти, — я отставляю поднос и допиваю остатки кофе.

— Хочу, — он кивает и продолжает стоять ко мне спиной, — но я тебе шкаф сломал, надо починить.

Опытный психолог сказал бы, что Евгений пусть и боится остаться, но изыскивает любые причины, чтобы задержаться в гостях, а я вот немного растеряна его поведением. Я тоже нахожусь в подвешенном состоянии между истерикой с криками, чтобы Женя ушел и оставил меня в покое, и отчаянием с мольбой, чтобы он никуда не уходил и желанием его приковать к батарее.

— Да, было бы неплохо, — тихо соглашаюсь я. — Было бы не по-джентльменски оставить меня со сломанным шкафом.

— Только есть одна проблема…

— Какая?

— Завтраки я умею готовить, — он взъерошивает волосы, — а вот чинить мебель это не про меня.

— И что мы будем делать?

— Я отца попросил приехать, — шепотом отвечает Евгений. — Он на все руки мастер. С шкафом справится. Должен. По крайней мере, он так сказал.

— Если он так сказал, то мой шкаф вне опасности, — возвращаю чашку на поднос, — и мне стоит привести себя в порядок.

— Наверное.

Я встаю, не создавая лишнего шума, и замираю в нерешительности. Хочу Евгения обнять, но он что-то не выказывает мне вербальных и невербальных знаков того, что не против утренней ласки.

— Жень…

— Да?

— А я могу тебя обнять?

— Я не знаю.

Подхожу к нему и целую между лопаток, а затем прижимаюсь щекой к его горячей спине. Как же мне будет больно, если он уйдет из моей жизни, решив, что ему больше по душе одиночество и свобода, но я не в силах его удержать.

—Я привык к тому, что меня всячески умоляют остаться.

— Тогда ты точно уйдешь, — я все же его обнимаю. — Ты такой сложный, поэтому женщин к тебе и тянет. Мы же любим трудности.

— Все хотите нас перевоспитать?

— Нельзя взрослого человека перевоспитать, — мои ладони скользят по напряженному прессу к лобку. — Я верю в концепцию того, что мы сами меняемся из-за обстоятельств и желания стать цельными и счастливыми. Жень, если ты уйдешь, то мне будет плохо и я месяц разрешу себе плакать в подушку, есть вредную еду и сетовать, какой же ты подлец и негодяй.

— Всего месяц? — возмущенно охает Евгений и когда я хочу его схватить за член, разворачивается ко мне. — Месяц?

— Но ведь это будет справедливо. Месяц я была влюблена и месяц буду страдать. Обещаю, страдать буду отчаянно и с рыданиями, — я поднимаю на него хитрый взгляд. — Второй месяц я буду жаловаться без остановки Мари на то, какой ты бессердечный, на третий я начну исцеляться.

— И тут появлюсь я, — Евгений щурится на меня.

— Зачем?

— Чтобы жизнь медом не казалась. Никакого тебе исцеления, — крылья носа Евгения в гневе подрагивают. — А ты не забывай еще о возможной беременности. Нет, я появлюсь через месяцев пять, когда точно будет живот видно.

— Предположим, что у меня нет живота?

— Ты не посмеешь, — глухо рычит Евгений.

— В каком смысле? Чего не посмею?

— Ты не избавишься от моего ребенка, — он приближает ко мне разъяренное и бледное лицо.

— Жень… Ты нормальный, нет? То, что мы с тобой без резинки побаловались, не означает стопроцентного залета, — из меня ласку и нежность смывает бурлящим потоком злости.

Я не готова к незапланированной беременности, но предположить, что я решусь на аборт? Это в высшей степени возмутительно, и я едва сдерживаюсь от того, чтобы не ударить Евгения коленом по его бубенцам.

— Да пошел ты!

Делаю