Любимый (м)учитель (СИ) - Левина Ксюша
— А ты что? — Егор уже не касался её руки, он её сжимал, и планшет лежал на парте, там билет — вполне очевидный в связи с этой речью.
— Я ответила: “София Коппола!”
Вероника засмеялась, сквозь слёзы, и Егор тоже засмеялся. Её глаза покраснели и теперь казались больше обычного, а на щеках блестели тонкие солёные дорожки, капли собирались в уголках губ, и всё равно она была милой и не истеричной. егору страшно захотелось бросить свою затею. Извиниться и всё закончить.
— А я? — спросил он, вместо этого.
— А вы рассмеялись и похвалили, что у меня хороший вкус на… женщин.
Я покраснела ужасно, это было… просто кошмарно! Спряталась и с тех пор тряслась как дурочка от каждого вашего взгляда. Вы меня поразили больше, чем остальных… Потом я стала танцевать, ездить на дачу, дружить с Игнатовыми. Стала знать из первых уст про ваши похождения… Это как в инсте следить за кумиром и вздыхать, что он снова свободен или несвободен, а толку то? Не поедешь же в голливуд с разборками?
— А теперь?
Он боялся что она скажет то, ради чего всё это было: “Я устала. Ты мне не нужен! Я сама себя буду любить!”
— А теперь я понимаю, что пережила бы этот день заново… снова и снова. И всякий раз отвечала “София Коппола” и краснела от вашего ответа.
Хорошо, он спросит сам!
— Ты не устала от того, как всё сложно у нас?
— Не-а, — Вероника покачала головой с обречённой уверенностью. — Как можно чего-то долго ждать, а потом опустить руки и уйти? Вы этого ждёте?
— Я этого боюсь.
— Я ненавижу Наташу Ростову. Не понимаю Аксинью. Даже Кити Щербатскую, увлекшуюся Вронским, пусть они и не были обручены или даже влюблены обоюдно.
— Глупости… Тебе так кажется, — усмехнулся он.
— Все так говорят.
— И кто же твои герои?
— Катя Татаринова. И “Святая Мария”, — улыбнулась роня.
— А она-то почему? — Егор выпустил её руку, подпёр щёку кулаком и стал смотреть на Соболеву, с каким-то умилённо-добродушным выражением, какого сам от себя не мог ожидать.
— Ну она… тридцать лет во льдах простояла, — и Вероника тоже облокотилась о стол и заняла такую же позу, как Егор.
— Значит “Два Капитана”? — удивился он. — А-ах, нет… Вероника знает всё, на что есть мюзикл! Ну конечно, “Норд-Ост”! Жаль, что такого нет про Французскую Революцию восемьдесят девятого.
— Хотите я вас удивлю дважды? — только что полные слёз глаза теперь светились счастьем.
— Всегда готов, — зачем-то ответил Егор, но уже на втором слове понизил голос, чувствуя, что увлекается беседой слишком сильно.
— Мюзикл Альбера Коэна “Любовники Бастилии” — это про французскую революцию восемьдесят девятого, — она вызвала его смех. — И… знаете, что сказала Катя Татаринова, когда Ромашов принёс лживую новость, что умер Саня Григорьев?
— Нет, — Егору показалось, что если она сейчас продолжит, он окажется обезоружен.
— *Да спасет тебя любовь моя! Да коснется тебя надежда моя! Встанет рядом, заглянет в глаза, вдохнет жизнь в помертвевшие губы! Прижмется лицом к кровавым бинтам на ногах. Скажет, это я, твоя Катя. Я пришла к тебе, где бы ты ни был. Я с тобой, что бы ни случилось с тобой. Пускай другая поможет, поддержит тебя, напоит и накормит — это я, твоя Катя. И если смерть склонится над твоим изголовьем и больше не будет сил бороться с ней, и только самая маленькая, последняя сила останется в сердце — это буду я, и я спасу тебя.
“Два капитана” — В. Каверин
=…Сухой пунктир! Бездушный интеграл?!
День одиннадцатый
Он пропал. Отменил пересдачу в четверг, и в среду утром просто на работу не пришёл. А утро было мягче пуха, и Вероника летела на пары счастливая, а он не пришёл.
На прощание, во вторник он сказал: “Мы неправильно себя ведём!”
Собрал вещи и вышел.
И пусть! Главное, что вечером Вероника снова слышала его шаги, значит — вернулся, а к утру всё совсем стихло.
— Историю будет вести Суворов, — вздохнула Вера, прочитав СМС от старосты. — Опять слушать про то что девочки в джинсах — это позор нации.
— О-о, матерь божья, — заныла Ника и принялась плести из своих длинных белых волос косички. — Есть что-то чем завязать? У меня с Суворовым по-другому точно не выйдет.
Вера кивнула и нашла в сумке две канцелярские резинки. А Роня так и осталась стоять поражённая. Его не будет.
Ну и пусть, не уволился же!
А точно?
Точно.
День двенадцатый
— Вы слышали?? Нет, вы слышали?? Уволился! Заколебали его наши дамы! Ору, подумать только! — вопил Тёма, стоя на стуле и возвышаясь над остальными.
— Уверен? — Саня Аполлонов хмуро посмотрел на друга, а девчонки всем составом вздохнули.
— Да, с чего ты взял? — Вера тоже встала со своего места и подошла к Тёме.
— Я в деканате был, там услышал.
Хлопнула дверь и все обернулись, но никто не вошел… это Роня сбежала.
В деканат? Нет, для начала к Глебу Игнатову.
Он нашёлся на кафедре и приветливо улыбнулся.
— Ты чего?
— Он уволился? — хрипло прошипела Роня, ещё не отдышавшаяся от бега.
— Егор? Да. Ну, насколько я знаю, даже отработал две недели… И пару дней взял за свой счёт.
— Почему? — в кабинете никого не было кроме Глеба, потому Роня не стесняясь упала на продавленный кожаный диванчик и откинулась на спинку, уставившись в потолок.
— Он давно хотел. Ему тут нечего делать. Я просто всё это люблю, но и не трачу много времени, у меня есть книги и сценарии, а ему работа только мешала. Выше берёт… — Глеб сел рядом и сжал пальцы Рони. — Это должно было произойти. Спокойнее, окей?
— Куда уж…
День тринадцатый
В квартире шуршали новые жильцы.
День четырнадцатый
— Вероника? — Влад постучал трижды в дверь, но в ответ тишина.
И вот тут бы спросить: ну что за детский сад? Ну зачем тебе это, Егор? Неужели иначе нельзя?
Ну зачем тебе это, Вероника? Взяла бы, да сбежала давно!
И дальше что? Ты поймёшь, то должна быть сильной, независимой и любить себя? Как смешно…
— Нет, я люблю его, — ответила бы нам Вероника, роняя слёзы на подушку.
А ты, Егор, может тебе нужны две недели, чтобы разобраться в себе?
— Нет, — ответил бы нам Егор, лежащий на неудобном диване друзей. — Я просто хочу дать ей время сбежать от меня…
Когда наступил пятнадцатый день “карантина”, Вероника проснулась с явными признаками помешательства. Всю ночь ей снились кошмары, да такие яркие, что после пробуждения остался неприятный привкус, грозивший не выветриться до конца дня. От каждого звука за стенкой, бедолажка к тому же просыпалась, и это при том, что теперь смежная комната пустовала и доноситься могли только далёкие слабые звуки с балкона.
Вероника побледнела, похудела и выглядела, как сумасшедший призрак. Банши охваченная яростью по отношению к своему убийце!
Она нервничала, и даже пыталась позвонить Егору Ивановичу, но абонент был не абонент. И теперь, проснувшись после такой неспокойной ночи, уже не в силах даже плакать, она разозлилась.
— Я что, подопытная?! — прошипела, оделась едва ли по погоде и выбежала из дома.
Даже не расчесав волосы, не взяв сумку и ключи, с одним только телефоном, она бросилась по аллее, а потом всё-таки вызвала такси. Почему-то ей казалось, что он не может быть в каком-то другом месте, кроме Генеральской дачи Игнатовых.
И когда такси выезжало за город, а с карточки исчезли последние деньги, снятые приложением, Роня поняла, что злость не стихает, а только растёт. Не успокаивало то, что скоро Егору Ивановичу от неё некуда будет бежать. Всё больше и больше для неё становилось очевидно, что так быть не должно. Что нельзя уходить. Нельзя увольняться. Нельзя заселять в квартиру других жильцов. Нельзя трезветь насильно, если уже опьянел, а вино не закончилось. Ну кто так поступает?
