Рон Фауст - Когда она была плохой
Габриэль подала мне стакан вина. Она смотрела прямо, с любопытством, но не дерзко. В ее взгляде отсутствовали насмешливость и вызов, так свойственные Мари.
Возле кофейного столика стояли два маленьких диванчика. Я сел на один из них, она на второй.
— Вы не мой отец, мистер Старк.
— Откуда ты знаешь?
— Мне сказала моя мать. И потом, мне кажется, я бы почувствовала это, если бы вы были моим отцом.
— Это отдает романтикой.
— Разве? Почему?
— Зов расы, крови, мистическое узнавание — все это можно найти в волшебных сказках.
— Ладно. Положим, я действительно ваша дочь. Вам-то что до этого? К чему ехать на встречу со мной? Зачем пересекать всю страну, чтобы встретиться с дочерью, о которой недавно еще и понятия не имели, — при этом она улыбнулась, — если нет никакого зова крови?
— Сдаюсь. Я не чувствую никакого зова в эти минуты. Твой ли я отец, моя ли ты дочь — мы незнакомцы. Ты видишь незнакомца в своем доме. Ты можешь испытывать какие-то чувства ко мне, вроде того — нравлюсь я или не нравлюсь, доверяешь мне или не доверяешь, но ты не ощущаешь родства со мной.
— Во мне нет ничего от вас. Я не вижу в вас ничего моего.
— Конечно, ты похожа на Мари. Но есть кое-что в твоих чертах общего с чертами моих родных. Немного — с чертами моей матери, гораздо больше — моей сестры. Твой подбородок, рот, цвет волос. Это еще ничего не доказывает. Просто я это вижу и знаю, а ты — нет.
— Моя мама говорит, что вы определенно не являетесь моим отцом.
— Ты всегда веришь тому, что тебе говорит твоя мама?
— Она сказала, что вы пытались ее убить.
— Пытался. Скрылся от нее и даже изнасиловал. А она стреляла в меня, я мог бы показать хирургические швы, и наняла человека, чтобы убить меня. И еще сожгла все мое имущество. Я потерял все. Мы оба преступники — и твоя мать, и твой предполагаемый отец. Но тебе не следует беспокоиться. Я считаю, что это не передается с генами, хотя, конечно, мы оба подаем дочери плохой пример. Так что ты не потенциальная убийца или поджигательница, Габриэль.
Она криво улыбнулась.
— Мне никогда до этой минуты не приходило в голову, что я могу стать убийцей или поджигательницей. Вы говорите, что дело не в генах?
— Ни в малейшей степени.
— Хотите еще вина?
— С удовольствием.
Дождь припустил сильнее, стуча по застекленной крыше и мутным оконным стеклам. Было темно, как в сумерках, хотя еще не было и пяти часов.
Габриэль вернулась с двумя бокалами вина.
— Так кто же, по словам твоей матери, твой отец?
— Она в разное время рассказывает мне разные истории. Ее самая любимая — мой отец был знаменитым французским дипломатом и писателем, но он не мог признать отцовство, поскольку это испортило бы ему карьеру.
— Ты веришь в это?
— Я привыкла к этому. Хотела верить. Верила, когда была моложе. А были и другие истории. Но о вас не было.
— Она ничего не рассказывала тебе о нашем морском путешествии с целью спасения изумрудов?
— О да! О ее путешествии. Вас там не было.
— Тем не менее я там был.
— Она часто рассказывала мне об этом, о своих замечательных друзьях Мартине и Кристин Терри, о кораблекрушении, об ужасных днях на спасательном плоту, о том, как затем она вернулась и нашла изумруды, которые ей отдали Терри.
— И никогда не упоминала обо мне?
— Нет. Я всегда верила, что она сама управляла судном. Нашла место кораблекрушения, ныряла и все такое. Она подарила мне неограненный изумруд, когда я была маленькая. Он и сейчас у меня. Но я не помню, чтобы она когда-либо упоминала о Дэне Старке.
— Ты была зачата во время этого морского круиза, — сказал я.
— Подумать только — зачата в океане на маленьком суденышке, которое направлялось за затонувшим сокровищем!.. А родители — преступники! — Она с изумлением смотрела на меня поверх ободка бокала.
— Ты голодна, Габриэль? Я пропустил ленч.
— Я тоже. Что-нибудь приготовить?
— Я выйду и куплю гамбургеров или пиццы. И бутылку виски — у меня сейчас не то настроение, чтобы тянуть зинфандель.
Под моросящим дождем я прошел к бульвару на берегу залива и свернул направо. Неоновые огни отражались в мокром тротуаре. Визжали шины проезжавших автомобилей. Промокший угрюмый пес увязался за мной и не отставал целый квартал, пока не увидел более подходящего пешехода — симпатичную женщину, и поплелся за ней. Слева был слышен шум прибоя.
Габриэль произвела хорошее впечатление — вежливая и умненькая, может быть, холодноватая, но в общем приятная в общении. И, как мне показалось, честная. Не в пример психопатке маме.
В магазине я купил литр виски, набрел наконец на кафе и заказал самый изысканный вид пиццы.
Когда я возвращался, пес вновь пристроился ко мне на середине квартала и проводил до дома Габриэль. Я угостил его пиццей и стал подниматься по лестнице. Мелькнуло воспоминание: я поднимаюсь по лестнице в обшарпанную квартиру Шанталь в Ки-Уэсте. Я нес с собой две бутылки вина, а затем варил ей луковый суп. Я испытал краткий приступ ностальгии по тому месту и времени, по тому вечеру.
Мы ели пиццу. Я плеснул виски на кубики льда в моем бокале, и мы пересели на диванчик. Дождь не утихал. Все окна казались запотевшими.
— Я подумала, что вы, возможно, захотите увидеть это.
Она протянула мне канадский паспорт: Габриэль Сюзан Шардон родилась в Монреале третьего марта 1973 года. Половина страниц была заполнена визами и разрешениями на въезд и выезд. За последние четыре года она побывала в Швейцарии, Англии, Франции, Италии, Канаде, Соединенных Штатах и Мексике.
— Ты объездила весь мир, — сказал я.
— Я жила в пансионате в Швейцарии, а затем в Англии. Мои родственники по матери живут в Квебеке. Иногда я навещаю их. Моя мать живет… жила здесь и в Мексике. Я навещала ее. А однажды, два года назад, я с ней поездила по Европе.
— Это не допрос, Габриэль.
— Почему же, это допрос, — отозвалась она. — Но я не имею ничего против.
— Вопросы должны быть взаимными. Ты можешь спросить у меня все, что тебя интересует.
— Вы не будете возражать, если я налью себе вашего виски?
Габриэль должным образом не знала свою мать. Она виделась с ней редко, а большую часть времени находилась на попечении тети, сестры Шанталь, живущей в Квебеке. Позже жила в пансионатах Швейцарии или Англии. Мать иногда навещала ее, иногда Габриэль навещала мать в Соединенных Штатах или Мексике. Она редко видела мать чаще двух или трех недель кряду.
— Вы ладите с ней?
— Думаю, что да. Во всяком случае, в течение трех недель. Мы ладим, но не понимаем друг друга. Мы очень разные.
— Ты знала, что твоя мать занимается наркобизнесом?
— Когда я приехала в первый раз в Мексику — мне тогда было пятнадцать лет, — я поняла это. А раньше — нет, не понимала. Вокруг всегда было много денег — огромные деньги и множество вещей. Мать говорила, что она выгодно вложила деньги от продажи изумрудов. Похоже, я была слишком наивная, поэтому и не сообразила раньше.
— У тебя есть свои деньги?
— Мать всегда мне давала столько, сколько мне было нужно, и даже сверх того. Я всегда находила ее удивительно грустной. Я не такая.
— Стало быть, у тебя нет собственных денег?
— Мне много не требуется. Я могу работать. У меня есть вещи, которые я могу продать.
— Твоя мать сейчас в тюрьме, и ее могут не выпустить под залог. Все ее деньги и имущество арестовано. Скорее всего она отправится на долгий срок в тюрьму. Какие у тебя планы?
— Сейчас — никаких.
— А какие планы были раньше, до того как это случилось?
— Я собиралась поступить в университет в Париже.
— И что ты хотела изучать?
— Философию.
— Неужели? А потом преподавать?
— Я хочу писать. Рассказы, романы, поэмы.
— На французском?
— Мой французский недостаточно хорош. Нет, на английском.
— Боже мой, канадская девушка, которая хочет изучать философию во французском университете и писать книги на английском. Я смогу понять твои книги?
Она засмеялась.
— Во всяком случае, получше, чем если бы я изучала философию в Германии.
— Я отправлю тебя в университет в Париже, Габриэль.
— Но может оказаться, что вы не мой отец.
— Я верю в то, что я твой отец. И потом…
— Будьте осторожны, — сказала она. — Я могу принять предложение. Я ведь мало смыслю в деньгах и — мне об этом все говорят — не очень ценю их: ни материнские, ни ваши, ни чьи-либо еще…
— Хорошо. Мы пойдем в банк завтра и возьмем деньги, чтобы ты могла отправиться в Европу на учебу.
— Хорошо.
— Я написал роман пару лет назад, — сказал я.
— Правда?
— Он был не очень удачным.
— Может быть, следующий будет лучше.
— Возможно.
