Елена Ткач - Танец в ритме дождя
– О! Они остановились, – ответила Берта дрогнувшим голосом, указывая на старинные часы в деревянном корпусе, висевшие в простенке между буфетом и камином. – Надо же! Всегда так точно шли… Несмотря на весьма и весьма преклонный возраст. Это не к добру… – Она стиснула пальцы и без сил опустилась в кресло.
– Что такое? – забеспокоилась Вера. – Что она говорит?
– Ничего особенного – просто часы встали, – объяснила Ольга. – По-моему, Берта придает этому обыденному явлению слишком большое значение.
– Ты думаешь? А по-моему, она права! Сама знаешь – нет ничего случайного… А тем более в нашей премиленькой ситуации. Это знак! Дурной знак… Слушай, а мы не можем что-нибудь придумать? Ведь не бывает же безвыходных ситуаций… Спроси у Берты, нет ли в доме оружия?
– Уже спрашивала!
– Ну и что?
– Есть! Ружье старинное и пистолет.
– Так за чем же дело стало? Вперед!
– Экая ты! Собираешься воевать в чужой стране?
– Но там же Алешка! – Вера умоляюще сложила руки на груди. – Мы же не можем просто сидеть тут и ждать, пока… Ох! Сердце разрывается! Что там у них? Девочки, давайте действовать!
– Погоди, ты еще не все знаешь. Этот гад пригрозил, что в случае, если с ним что-нибудь случится, бумаги, компрометирующие семью, автоматически попадут куда следует… Поняла?
– Боже, что же нам делать?! – Вера заломила руки.
– Погоди. Не мешай мне… Я хочу понять, где они находятся…
– Кто – они? Мужчины?
– Да нет, эти бумаги. Прошу тебя, не отвлекай меня сейчас. Хорошо?
Вера легонько сжала ее плечи в знак согласия, отошла и села в кресло в дальнем углу комнаты. Берта каким-то чутьем поняла, о чем Ольга просила. Она подвинула стул к окну и стала вглядываться во тьму за окном, задернутым непроницаемой завесой дождя.
В комнате застыла тишина. Лишь дрова в камине чуть потрескивали, разгораясь, – Берта только что подбросила туда несколько крепких поленьев.
Ольга поплотнее закуталась в плед, неподвижно глядя на огонь широко раскрытыми глазами. В ее застывших безумных глазах отражалось пламя.
– Огонь… – прошептала Ольга. И время для нее перестало существовать.
14
Каким чудом Никита по дороге домой, в Роландсек, не погиб – не свалился в канаву, съехав с шоссе, не перевернулся, не столкнулся со встречным автомобилем, – осталось загадкой…
Он ехал «на ощупь», почти не разбирая дороги, – маленькие дворники «фольксвагена» не справлялись с хлеставшими как из ведра дождевыми потоками. Указателей было практически не видно, да он и не смотрел на них – просто продвигался вперед с черепашьей скоростью. Он не думал ни о дороге, ни о выборе правильного направления – все его мысли смешались, спутались, и только одно слово яркой точкой высвечивалось в хаосе сознания, он шептал: «Оленька… Оля!»
Спустя почти двадцать лет после разлуки он встретил ее – свою первую и единственную любовь, свою Олюшку, чей образ он не в силах был позабыть, – она поселилась в его сердце навеки! Тоненькая былиночка с глазами газели, влажными, распахнутыми в ночь – так темны, так таинственны они были, – эта девочка, с которой носился он по холмистым лугам Подмосковья, куда на лето выезжал их детдом, эта маленькая фация, она… обожгла его сердце. С ней вместе подбирались они к пугающей, мрачной громаде крематория – он неизменно манил их, этот архипелаг темной и жгучей тайны, он воплощал в себе леденящее прикосновение ужаса, а они и сами не знали, отчего их, как бабочек на огонь, тянет туда… Детские души, поднимающиеся на цыпочки, чтобы дотянуться до состояния «взрослости», – и эту взрослость для некоторых воплощает страх! Страх околдовывает, манит, будоражит воображение, и для детской души, трепещущей на пороге незнаемого, он становится воплощением тайны, образом непостижимого, готового, словно потоки дождя с небес, хлынуть и затопить всю твою маленькую, неокрепшую душу, а может быть… смыть с нее горечь первых обид и первых грехов, помочь ей окрепнуть, очиститься, стать мудрее…
Этот детский страх, который не раз переживали они вместе с Ольгой, Никита так до конца и не смог перебороть. Как и не смог освободиться от своего чувства к ней… Она исчезла из детского дома внезапно – ее отправили учиться в хореографическое училище, в это святилище, недоступное для непосвященных. А Никита остался. И только он один знал, чего ему стоило – одинокому бесприютному страннику – преодолеть все искусы самостоятельной жизни без поддержки родных, без близкой души, без тепла… Ему помогала Ольга. Ее образ как будто хранил его. Она неизменно протягивала ему руку помощи, стоило только представить ее бездонные распахнутые глаза… Ее улыбку… В трудные минуты он говорил себе: «Ну это-то мы с тобой, милая, переживем, да?» И она танцевала перед его внутренним взором – в зыбкой дымке туманного утра, как тогда, на предрассветном лугу, когда они вместе удрали, чтобы встретить свой первый рассвет и поваляться в росистых травах…
Ни одна женщина не выдерживала сравнения с этим милым образом – родом из детства… Она стала его музой, его возлюбленной, женой… Он мысленно обитал вместе с ней в любом пристанище, куда только не бросала его жизнь… Он не ел всухомятку и готовил себе обед только благодаря ей – мысленно представлял себе, как он вкусно ее накормит, как они сядут за стол… Иногда даже ставил для нее прибор и тарелку. И мыл потом, после обеда, «ее» нетронутую тарелку и вилку точно так, как свою.
И вот теперь он увидел ее… Еще пять лет назад, когда его друг Алексей примчался в Германию на поиски своей пропавшей жены, он показал Никите ее фотографию. И образ женщины, запечатленной на ней, показался неуловимо знакомым… Да еще Алеша упоминал, что жена его – балерина… Но Никита тогда сказал себе: стоп! – и пресек всякие попытки дать волю воображению. Ведь эта женщина была женой его друга… Он так и не узнал, нашлась ли она, знал только, что ее поиски в Германии не увенчались успехом. Но, может быть, она все же нашлась, уже дома, в России?
Никита предпочел не бередить душу догадками, все свои мысли об этой женщине он воплотил в творчестве. А когда написал наконец портрет Ольги в юности, которым остался удовлетворен, повесил его в своей пустой комнате, напоминающей келью, напротив кровати и установил перед ним треножник с курящимися благовониями… Он мысленно уносился к ней, он жил ею и любил ее… Но все это было только в его сознании. И тем не менее он был не один! Присутствие любимой, пусть и незримое, воображаемое, очень помогало ему – мастерство его крепло день ото дня. Вскоре Никита стал довольно известен в Германии, его работы шли нарасхват – а это давалось далеко не всякому, даже и очень талантливому, иностранцу! А когда он придумал украшать свои картины бисером, это произвело сенсацию – о нем заговорили в Европе! Пригласили в Париж, в Рим… Никита не придавал особенного значения успеху – он помогал ему безбедно существовать, не тратя сил на добывание средств на жизнь, – и этого было довольно… Он целиком погрузился в мир грез, часто вслух разговаривал с Ольгой, и нередко казалось, что она ему отвечала…
