Мария Барыкова - Тайна семейного архива
Впервые Кристель с трепетом вошла за кулисы, где все было неестественно ярко и аляповато, но сладко пахло гримом. Она стояла очарованная, уже представляя, как будет рассказывать об этом дома, но в это время ее чуть не сшиб с ног каким-то бревном откровенно пьяный человек в синей робе и, вероятно, разразился ругательствами. Тут же прозвенел звонок, вокруг все задвигалось в непонятном Кристель ритме, и, почувствовав себя не в своей тарелке, она вышла в пустое фойе, решив, что и не надо человеку быть там, где ему быть не положено.
Ближе к ночи она звонила домой, Хульдрайху, убеждалась, что в «Роткепхене» все хорошо, и проваливалась в тяжелый сон без сновидений.
Через неделю такой жизни ее стала мучить бессонница. Как-то, не выдержав, Кристель решила встать и пройти на кухню выпить минеральной воды, которую она покупала в немыслимых количествах. Воду эту, кроме нее, никто не пил, но бабушка держала бутылки в холодильнике и строго за ними следила. Накинув халат, Кристель ощупью стала пробираться среди труднопроходимых даже днем сундуков, старых шкафов и готовых упасть на голову велосипедов. На кухне горел свет, и она, мельком бросив взгляд на часы, показывавшие половину второго, не веря глазам, увидела за столом Сандру в полудетской пижаме с аппликациями и бантиками, а напротив – опустившего темную голову «зафпоуста». Вероятно, они сидели уже давно, потому что в пепельнице дымилась гора окурков, а на столе стояло несколько стаканов, по обыкновению, с варварски использованной заваркой. Кристель сразу же расхотелось спать, стало интересно и весело.
– Доброй ночи, Сережка! – звонко воскликнула она, но ответом было недоумение. Лицо Сандры из сосредоточенного слишком быстро стало веселым, а Сережка положил крупный небритый подбородок на переплетенные пальцы.
– И ты стала полуночницей! Ну, доставай свою воду и садись. Сережка, – Сандра бросила на «зафпоуста» косой взгляд, – заскочил после театра, сегодня Вагнер, сама знаешь его гигантоманию, а тут хоть чаю выпить…
– Конечно, – согласилась Кристель, – но крепкий чай есть плохо перед ночь.
– Ничего, Кристель, русскому человеку такой чай как снотворное, – с нескрываемым, но не обидным любопытством глядя на нее, проговорил Сережка, – сейчас приду домой и засну как убитый, ей-богу.
– Но ваше метро? Ваша жена?
Оба русских громко расхохотались, но «зафпоуст» все же заторопился уходить.
– Сладких снов, девчонки! – он наклонился к Сандре, касаясь ее горячей даже на вид щекой, а потом, чуть помедлив, поцеловал и Кристель в краешек рта. Губы «зафпоуста» тоже были горячими и почему-то с привкусом не чая, а вина. – Я сам, – сделал он предупреждающий жест уже приподнявшейся Сандре и ушел, неслышно прикрыв двери.
Какое-то время девушки сидели молча. Сандра задумчиво гладила края граненого стакана, такие Кристель видела у себя только в музее.
– Ну, спать, – потянулась Сандра, и снова было в ее движении что-то неискреннее.
– У тебя с Сережка лав-стори? – вдруг напрямую спросила Кристель, чувствуя, что ей не просто интересно, а почему-то очень важно это знать.
– Пожалуй, нет… Уже нет. – Словно обрадовавшись вопросу, почти с радостью ответила Сандра. – Нет. Понимаешь, ему сорок лет, он безумно интересный, ну, по-человечески талантливый, щедрый… но он… никакой.
– Как «никакой»? – Мысленно Кристель представила себе сильные руки и по-детски добрые глаза на лице, мужском до неприличия, слишком откровенно мужском… – Он вполне… какой.
– Ах, нет, нет, нет! – В голосе Сандры зазвучали горячность и тоска. – Да, он настоящий и в то же время совершенно никакой. Он много знает, но от его знаний нет толку, он добр, но приносит всем только зло, он умен, но он глупо лжет, он… мог бы быть изумителен в постели, но он… ленив. – И, хитро прищурившись, Сандра закончила по-русски: – Словом, знаешь, он настоящий русский мужик, то есть, ни рыба ни мясо, не мычит не телится.
– Что-о!? Почему рыба, мясо? И корова?
– Дурочка ты моя! – Сандра ласково, почти по-матерински обняла Кристель за тугие плечи под махровым халатом и повела из кухни. – Не лезь ты в это. Нам и самим не разобраться.
__________
Через пару недель Кристель решила совершить маленький подвиг – пойти погулять по Невскому проспекту безо всяких провожатых и стараться при этом говорить исключительно по-русски. Стояло преддверие весны, какое в предгорьях Альп бывает в самом начале марта, а здесь, над суровой сизой рекой приходится лишь на конец апреля. Кристель шла через мост, где с фонарных столбов сползали какие-то чугунные груды, по словам Сандры, всяческие овощи и фрукты, и старалась дышать легко и свободно, несмотря на поток отвратительно дымящих машин. В этот день, когда над городом светило не по-северному яркое солнце и даже страшная крепость тонула в зеленоватых облаках набухающих почек, Кристель все казалось прекрасным. Первый шок прошел, она все свободней ориентировалась в немыслимых сочетаниях русских слов, а также в этом непонятном стремлении в одном бесконечном предложении говорить о тысяче не согласующихся друг с другом вещей. Ей даже удалось наладить кое-какой распорядок дня (для этого оказалось достаточно лишь решительно отказаться пить чай с любым гостем) и сама стала выбирать, куда и когда ей ходить.
Правда, дело с Олюшкой так и не двигалось. Толстые, нелепо одетые и накрашенные женщины в учреждениях, которые посещала Кристель, глядели на нее свысока и ничем не помогали. Она не выдержала и рассказала все Сандре. Та присвистнула, и лицо ее исказилось настоящей ненавистью.
– Возможно, лучше ездить в Лог? У меня много вещи для Мария Федоровна.
– Зачем это? – равнодушно протянула Сандра, словно и не она в дождь и грязь искала в богом забытом месте голубой дом. – Пошли почтой. Да и вообще это баловство. У нее все есть, лучше уж помогать таким, как та несчастная в первом доме.
– Но я не могу помочь всем, – растерялась Кристель. – А там я хочу привезти к себе девочку.
– Этой девочке все равно. Но все-таки ты молодец, даже завидно! Я скажу Елене, это по ее части, она все тебе уладит, не волнуйся.
На том разговор и кончился, Сандра забрала все бумаги, а Кристель почувствовала себя свободней.
Вот и сейчас она пересекала мост, вновь испытывая это странное чувство свободного полета, которое охватывало ее каждый раз, когда она переходила высокие, гнутые петербургские мосты. Россия, несмотря на вопиющую абсурдность этого предположения, казалась ей гораздо свободней Германии: даже плохо одетые и не умеющие нормально есть люди были чем-то легче, шире, окрыленней ее соотечественников, и никакой темной, нутряной, все под себя подминающей силы, о которой говорил Вальтер, она в них не замечала. К тому же, Кристель не уставала поражаться их образованности. Какие бы люди ни приходили к Сандре: юные ли, картинно бородатые и с трубками студенты; постоянно нетрезвые мужчины из компании Колечки и Борьки; примитивно одетые, но очень раскованные подруги Сандриной мамы; щебечущие над бутылками с трудом купленного где-то пива; приятельницы самой Сандры – все постоянно говорили о высоких материях, упоминали каких-то малоизвестных поэтов, психологов и философов, обсуждали фильмы, книги и выставки.
