Марина Мареева - Принцесса на бобах
— Вовка! — Нина снова прижала к себе сына, чмокнула в носик, потерлась щекой о светлые растрепанные патлы. — Стричь тебя надо, срочно… Ну, прости меня, кот! Я тебя поздравляю! Сейчас будет пир, сейчас гостей назовем… Мама, звони этому, как его… сыну Уваровых…
— У него экзема, — возразила мать строго. — И он матом говорит.
— Мама, ладно! Ты тоже это умеешь… при детях. — Нина уже повязывала фартук, быстрая, деловитая, собранная.
— Я?! — воскликнула мать, поджав губы. — При детях?! Когда?
— А Чубайса вчера смотрела во «Времени»… Ругалась, как грузчик… Костя, где мои цукаты? — Нина уже сыпала муку в глубокую миску. — Сметану доставай, яйца… Сейчас пирог сварганим быстрый…
Повеселевший Вовка унесся в комнату. Мать ушла следом, неся с собой телефон и крича в трубку:
— Вер Иванна! Коля дома?.. Уроки делает?.. А у нас Вовка — именинник…
Костя достал из холодильника коробку с яйцами, брикет маргарина. Сел у стола и посмотрел на жену, ловко замешивающую тесто. Смотрел внимательно, изучающе, подперев рукой щеку.
— Ты какая-то другая стала, — сказал он наконец.
Нина молча покосилась на него, нарезая маргарин на мелкие кубики.
— Как же ты могла забыть? — Костя не спускал с нее пристального взгляда.
— Вы тоже хороши, — вздохнула Нина, вымешивая тесто. — Как дети малые. Без меня — никуда… Что ты, торт не мог купить? Пацанов созвать?
— Нина, — сказал вдруг Костя с какой-то почти исповедальной горечью. — Мы без тебя — никуда, это правда. Так сложилось… исторически. И, если ты нас бросишь…
— Я? — спросила она ошеломленно и замерла, выпрямившись. — Ты что говоришь? Ты что?
— У тебя с ним что-то… серьезное? — выдавил муж. — Да? Я же вижу… Я чувствую…
— Костя… — Нина вытерла руки о фартук и присела на корточки перед мужем, ссутулившимся на табурете. — Костенька, ну что ты такое говоришь? О чем ты?
Она погладила его руки, безвольно лежащие на коленях… Бедный Костя… Большой ребенок… Несчастный ребенок, нелепый, вышвырнутый этой жизнью, жизнью взрослых людей, на обочину. Вышвырнутый безжалостно и бесповоротно.
Если в Диме неискоренимое мальчишество уживалось с трезвой мужской хваткой, мужским сметливым умом, искушенностью опытного, знающего жизнь мужика, то Костя… Костя был просто ребенок. Беспомощное дитятко сорока четырех лет от роду.
Вот так… А она за него — ответственная. Ничего не поделаешь. За него, за мать, за детей…
— Успокойся. — Нина поднялась с колен. — Это все твоя блажь, блажь и чушь… полная. Вы мои родные люди. Любимые. Я вас не брошу…
Костя жадно внимал каждому ее слову, глядя на нее с какой-то странной, почти собачьей преданностью, успокаиваясь.
— Ни на кого я вас не променяю. — Нина вздохнула и добавила нарочито буднично, скатав тесто в аппетитный, маслено поблескивающий шар: — Ты духовку включил? Где противень? А чего сидишь тогда? Давай действуй!
Нина неслась по вечерней улице, опаздывая как всегда.
У входа в ресторан Жора увещевал группку завсегдатаев:
— Санитарный день, господа! Санитарная ночь, если угодно.
— Что за дела? — возмущались завсегдатаи. — Георгий! Ты сроду на ночь лавку не закрывал.
— Нина!
Нина растерянно оглянулась. Дима стоял возле своей машины.
— Иди сюда. Здравствуй!
Она не слишком удивилась, увидев его. Что бы она себе ни врала, как бы саму себя обмануть ни пыталась (ну, теперь-то уж точно все, больше не явится, отстанет наконец), знала, что явится. Не отстанет.
Знала. Иначе с чего бы это она сегодня минут сорок проторчала перед зеркалом в ванной? Закрыв дверь изнутри на крючок, оставшись глухой к воплям Ирки: «Ма, мне джинсы стирать надо! Ма, ну скоро?!»
«Я тоже стираю! — откликнулась наконец Нина. — Вовкины рубашки. Подождешь!»
Откровенное, бессовестное вранье. Ничего она не стирала. Страдальчески закусив нижнюю губу, она подкрашивала ресницы уворованной у дочери тушью «Макс фактор». Рука дрожала, Нина все время промахивалась мимо ресниц, заезжая на веко, — еще бы! Когда ты последний раз глаза красила? Год назад, на юбилей свадьбы. Дура старая, чистишь свои тусклые перышки… Думаешь, он придет?
Он пришел. Приехал. Стоял возле машины, ждал, когда Нина подойдет к нему.
Она подошла, и Дима открыл ей дверцу.
— Садись. Поехали.
— Куда? — спросила она. — У меня смена с двадцати двух!
— Садись, садись. — Дима легонько потянул ее за руку. — Какая смена… Контора на замке. Я твоему духанщику две суточные выручки кинул.
— Зачем? — Но в машину она все-таки села.
— Ты хотела выспаться. — Дима захлопнул дверцу, помахав Жоре, сдерживающему натиск толпы. — Вот и выспишься наконец-то.
— Ты куда меня везешь? — спросила Нина растерянно. За окнами машины уже мелькали улицы ночной Москвы. — Куда мы едем, Дима? Ты меня домой везешь, что ли?
— Не к тебе, во всяком случае, — усмехнулся он. — Дома тебе твои уроды выспаться не дадут, а я хочу, чтобы ты отдохнула. Провалилась… Часов на двенадцать.
— Останови! — закричала Нина. — Ты что? Останови сейчас же! Ты заигрался, понимаешь? — кричала она, не зная, что предпринять. — Останови! — Она открыла дверцу, Дима молча захлопнул ее и накинул на Нину ремень безопасности. — Ты меня свяжи еще! — сказала Нина гневно. — Что ты вообще себе позволяешь? Останови машину!
— Ресницы накрасила, — заметил Дима с ехидцей, глядя на дорогу.
— Я? Ресницы? — Она помолчала, судорожно придумывая оправдание и чувствуя себя злоумышленником, пойманным с поличным. — Ну, допустим, накрасила… Я всегда крашу.
— Как же, — хохотнул Дима, выруливая на Пресню. — Ври больше.
— Как ты со мной разговариваешь?! Останови машину… Куда мы едем, в конце-то концов?
— В Серебряный бор. У меня там дом. А воздух — сказка!
— Дом… — пробормотала Нина. — Домовладелец… Сколько у тебя домов-то?
— Много, — ответил Дима весело. — Хочешь, один подарю?
— Обойдусь как-нибудь, — огрызнулась Нина. — Владелец заводов, газет, пароходов… Чего ты от меня хочешь, а?
— Чтобы ты выспалась.
— И все?
— И все.
При въезде в Серебряный бор стоял ночной магазин. Нина скользнула взглядом по освещенной витрине… Ага, тут не только жратва, но и шмотки.
— Останови, пожалуйста, — сказала Нина просительно.
Она уже успела успокоиться и примириться с неизбежностью ночлега в Димином доме. Умом-то она примирилась с этим, но сердцем… Она сидела нахохлясь, сжавшись, словно зверек, загнанный в западню, и бросала на Диму быстрые настороженные взгляды.
