Вирджиния Эндрюс - Свет в ночи
– Не против, – ответила я. Он открыл дверь, и мы вошли в довольно большую спальню. В ней расположились туалетный столик, шкаф для одежды и кровать из красного дерева. Все было очень аккуратным, чистым и отполированным, как будто служанка только что вышла. Над туалетным столиком висел портрет хорошенькой белокурой женщины.
– Это портрет вашей матери? – спросила я.
– Да.
– Она была очень красива.
– Да, это так, – печально отозвался Луи.
В комнате не было портрета его отца или совместного портрета матери и отца. Картины на стенах изображали речные пейзажи. И никаких фотографий в рамках на туалетном столике. Неужели он приказал убрать все изображения отца?
Я перевела взгляд на дверь, ведущую в смежную комнату, которая, как я знала, была спальней его родителей, той самой комнатой, где я застала тем вечером Луи в эмоциональной агонии.
– Что ты думаешь о камере, которую я сам себе выбрал? – поинтересовался он.
– Очень милая комната. Мебель выглядит так, словно ее только что купили. Вы очень аккуратный человек.
Клэрборн засмеялся. И вдруг стал серьезным, отпустил мою руку и направился к кровати, провел рукой по спинке в ногах и столбику.
– Я сплю в этой кровати с трехлетнего возраста. Эта дверь, – сказал Луи, оборачиваясь, – ведет в спальню моих родителей. Моя бабушка поддерживает там такую же чистоту и порядок, как и в остальных спальнях в доме, которыми пользуются.
– Здесь, должно быть, приятно было расти, – заметила я. Мое сердце забилось сильнее, словно почувствовало что-то, незаметное взгляду.
– И да, и нет, – ответил Луи. Его губы подергивались. Он сражался со своими воспоминаниями. Клэрборн подошел к двери и прижал к ней ладонь. – В течение многих лет эта дверь никогда не закрывалась, – сказал он. – Мы с матерью… были очень близки.
Молодой человек не сводил взгляда с двери и говорил так, словно мог видеть все сквозь пелену времени.
– Часто по утрам, после того как мой отец уходил на работу, она приходила ко мне, ложилась в мою постель и прижимала меня к себе, чтобы я мог проснуться в ее объятиях. Если что-то пугало меня – неважно, утром или ночью, – мама всегда приходила ко мне или звала меня к себе. – Луи медленно повернулся. – Моя мать была единственной женщиной, с которой я лежал рядом. Разве это не печально?
– Вы не настолько стары, Луи. Вы встретите ту, которую полюбите, – сказала я.
Он рассмеялся странным, тонким смехом.
– Кто меня полюбит? Я не только слепой… Я изуродован. Я так же искорежен и уродлив, как Квазимодо из «Собора Парижской богоматери».
– Но это не так. Вы красивы и очень талантливы.
– И богат, не забывай об этом. – Луи вернулся к кровати и вцепился руками в столб. Потом мягко провел рукой по покрывалу. – Я привык лежать здесь и думать, что мама зайдет ко мне, а если она не сделает этого сама, то я притворюсь, что испугался плохого сна, и она придет, – признался он. – Разве это так ужасно?
– Конечно нет.
– Мой отец думал, что ужасно, – сердито произнес Луи. – Он всегда ругал ее, что мама портит меня, что уделяет мне слишком много внимания.
Так как я принадлежала к тем людям, кто никогда не знал своей матери, я не могла представить, как мать могла бы меня испортить, но звучало это как очень симпатичное прегрешение.
– Он ревновал ее ко мне, – продолжал Луи.
– Мать к ее ребенку? Неужели?
Клэрборн повернулся лицом к портрету, словно мог видеть его.
– Отец считал, что я слишком взрослый для такого материнского внимания. Мама все так же приходила ко мне, и я приходил к ней, когда мне было восемь… девять… десять. Даже когда мне исполнилось тринадцать, – добавил он. – Разве это плохо? – спросил Луи, поворачиваясь ко мне. Из-за моего замешательства на его лице появилось выражение боли. – Ты тоже так думаешь, верно?
– Нет, – мягко ответила я.
– Нет, думаешь, – Луи сел на кровать. – Я считал, что могу рассказать тебе об этом. Я надеялся, что ты поймешь.
– Я понимаю, Луи. Я не думаю о вас плохо. Мне жаль, что так думал ваш отец, – добавила я.
Он с надеждой поднял голову.
– Ты не думаешь обо мне плохо?
– Конечно нет. Почему мать и сын не могут любить и утешать друг друга?
– Даже если я… притворялся, что нуждаюсь в утешении, чтобы мама пришла ко мне?
– Думаю, что так, – сказала я, не совсем понимая его слова.
– Я немного приоткрывал дверь, – начал Луи, – затем возвращался в кровать и сворачивался вот так. – Он лег и свернулся клубочком. – И начинал хныкать. – Клэрборн начал всхлипывать, иллюстрируя сказанное. – Подойди к двери, – попросил он. – Сделай это, пожалуйста.
Я исполнила его просьбу, мое сердце застучало громче, быстрее, словно его слова и поступки стали больше смущать меня.
– Открой дверь, – сказал он. – Я хочу услышать, как скрипнут петли.
– Зачем?
– Прошу тебя, – взмолился Луи, и я послушалась. Он выглядел таким счастливым. – Теперь я могу услышать, как мама говорит: «Луи? Дорогой, ты плачешь?» «Да, мамочка», – отвечал я ей. «Не плачь, милый», – откликалась она. – Луи после некоторых колебаний повернул голову в мою сторону. – Ты можешь сказать это для меня? – спросил он.
Я молчала.
– Пожалуйста, – почти умолял он.
Чувствуя себя глупо и уже немного испугавшись, я сказала:
– Не плачь, милый.
– Ничего не могу с собой поделать, мамочка. – Луи протянул руку. – Возьми меня за руку, – попросил он. – Просто возьми за руку.
– Луи, что…
– Я просто хочу показать тебе. Я хочу, чтобы ты знала и сказала мне, что ты об этом думаешь.
Я взяла Луи за руку, и он притянул меня к себе.
– Приляг на минутку со мной рядом. Только на минутку. Представь себе, что ты моя мать. А я твой маленький Луи. Представь себе.
– Но зачем, Луи?
– Прошу тебя, – сказал он, еще крепче сжимая мне руку. Я присела на кровать, и Луи заставил меня лечь рядом с ним. – Мама ложилась вот так, и я мог гладить ее по плечу, а она перебирала мои волосы и целовала мое лицо, а потом она позволяла моей руке прикоснуться к ее груди, – говорил он, прикасаясь к моей. – Так я мог слышать, как бьется ее сердце, и успокаивался. Мама хотела, чтобы я так делал. Я делал только то, чего она от меня хотела! Разве это плохо? Плохо?
– Луи, прекратите, – взмолилась я. – Вы мучаете себя этими воспоминаниями.
– А затем мама клала свою руку сюда, – продолжал Луи, беря мою правую ладонь и кладя ее себе между ног. Его член уже начал напрягаться. Я отдернула руку, словно коснулась огня.
По его щекам снова потекли слезы.
– А мой отец… он застал нас однажды и рассердился на нас обоих. После этого он запер дверь, и, стоило мне заплакать или пожаловаться, отец приходил и бил меня кожаным ремнем. Однажды он так выпорол меня, что у меня на ногах и спине были рубцы. Моей матери пришлось наложить мазь, а затем она снова попыталась сделать так, чтобы мне было хорошо. Но у меня ничего не получилось, и она тоже стала очень несчастной. Мама думала, что я перестал любить ее, – сказал Луи, на его лице вдруг появилось выражение ярости. Потом его губы задрожали, словно он пытался произнести слова, которые пугали его. Но он все-таки выпалил: – Поэтому моя мать попыталась сделать своим сыном другого мальчика, и мой отец все узнал.
