Невинная для миллиардера. Притворись моей (СИ) - Татьяна Романская

Но теперь я больше не хочу жить как раньше.

Я мечтаю о такой жизни, какую я вела с Леоном.

Не о доме и не о бриллиантовых серьгах я думаю, а о тех моментах, когда он смотрел мне в глаза и обнимал. Мне вспоминается его смех и его забота о том, чтобы мне было комфортно.

В том огромном доме я чувствовала себя спокойно только потому, что он был рядом.

Когда я думаю о том, что потеряла, то снова начинаю плакать.

Я не могу заставить его выбирать между мной и Виктором Михайловичем, я должна отпустить его и подать на развод.

Когда всё закончится, я всё ещё буду той же Вероникой, хотя сейчас я жалею, что не взяла фамилию мужа, чтобы хотя бы на мгновение стать его настоящей женой.

Я сажусь, и в этот момент слышу звонок в дверь.

Я хочу, чтобы Леон был рядом. Хочу, чтобы он обнял меня и сказал, что мы справимся с этим вместе, но я сомневаюсь, что это пришел он.

Он не пытался дозвониться или написать мне, если не считать короткого голосового сообщения, которое он оставил несколько часов назад.

Я не могу винить его за то, что он сдался. Я не стану ему отвечать.

Мое сердце разрывается от мысли, что он, должно быть, чувствует себя так, словно я бросила его, как и многие другие люди.

Звонок в дверь становится сильнее.

Я свешиваю ноги с кровати, подтягиваюсь и встаю.

Поправив блузку и юбку, я выхожу из спальни.

Я распахиваю дверь.

— Вероника, помоги мне. Меня тошнит, — бормочет Лиза, прежде чем, спотыкаясь, броситься в мои объятия.

— Сейчас я чувствую себя лучше, — шепчет Лиза, час спустя. — Наверное, просто съела что-то не то. Сегодня я покупала шаурму. Ей и отравилась поди.

Я завожу ее в отделение неотложной помощи, в больницу.

Когда она появилась на пороге моей квартиры и чуть не потеряла сознание, я усадила ее на диван и дала выпить воды. Как только она сделала глоток, ее начало рвать. Пока она бежала в ванную, я вызвала такси, и мы поехали в больницу.

Однажды у моей сестры было пищевое отравление, и она провела в больнице три дня. Лучше перебдеть.

— Я могу позвонить Роме, давай?

— Давай подождем, и Роме пока не будем звонить. У него дежурство заканчивается через пару часов, не хочу, чтобы он срывался со службы по пустякам.

Я улыбаюсь ей в ответ.

— Хорошо, так и поступим.

— Если тебе нужно куда-то отойти, я могу подождать одна, — предлагает она.

— Единственное место, где я хочу быть, — это в своей постели, чтобы плакать без остановки, — отвечаю я, крепко сжимая ее руку. — Так что я никуда не уйду.

— Спасибо тебе, Ник, — говорит она.

— Да что ты, не за что, — отвечаю я, обнимая подругу. — Я буду рядом столько, сколько тебе нужно, — серьёзно заявляю я.

Возможно, моя жизнь сейчас в полном раздрае, но я останусь в этой больнице столько, сколько потребуется Лизе. Возможно, к тому времени, когда ее отпустят, я уже буду понимать, что мне делать дальше.

Глава 50

Леон

— Здравствуйте, я лечащий врач Виктора Михайловича, — мужчина, стоящий передо мной, протягивает руку. — Николай Васильевич Нестеренко.

Я беру его за руку.

— Леон. Приятно познакомиться.

Мой взгляд скользит мимо него, к Виктору Михайловичу. Врач в отделении неотложной помощи заверил меня, что Виктор Михайлович будет в надежных руках одного из лучших кардиологов больницы.

Я предполагаю, что разговариваю именно с ним.

— Это конец? — спрашиваю я, не в силах сдержать эмоции. — Он говорил мне, что ему осталось недолго. У меня будет несколько минут, чтобы попрощаться с ним?

Врач задумчиво потирает подбородок.

— Виктор Михайлович сказал мне то же самое. Но он здоров как бык на самом деле.

Я качаю головой, пытаясь осознать его слова.

— Как это?

— Я видел его историю болезни, она сохранилась в нашей базе.

— Серьезно? Я думал, до сих пор все в карточках пишете.

— Давно не пишем. — Он усмехается. — Так вот, одна из артерий в сердце Виктора Михайловича сузилась. Чтобы восстановить кровоток, нам нужно установить сердечный стент в эту артерию. Он откроет ее и позволит крови свободно циркулировать.

Я слегка отодвигаюсь влево, чтобы лучше видеть Виктора Михайловича.

— Он знал об этом? — спрашиваю я.

— Да, он давно об этом знает.

— Почему тогда он не делал себе эту операцию? — я пытаюсь понять. — Это ведь довольно простая процедура, верно?

— Да, это очень простая операция, — отвечает врач.

— Тогда в чем дело? — я упираю руки в бока. — Я не понимаю. Он сказал мне, что его сердце долго не выдержит. Он говорил так, будто ему осталось жить всего несколько месяцев.

Николай Васильевич кладет руку мне на плечо.

— Виктор Михайлович верит в это. Он услышал это не от докторов. Он сам так решил.

Я качаю головой в недоумении.

— Что?

— У Виктора Михайловича депрессия, — говорит он, понижая голос. — Я уже видел такие случаи. Это не редкость. После тяжелых потерь некоторые люди сами не хотят жить.

Я сглатываю, пытаясь сдержать эмоции.

— Смерть его жены…

— Потеря родного человека слишком большое горе, — продолжает он. — Виктор Михайлович не чувствует надежды. Он испытывает глубокую эмоциональную боль, и даже эта простая процедура кажется ему бессмысленной.

— Он хочет умереть? — спрашиваю я.

Он качает головой.

— Он просто сдался. Его горе столь велико, что большинство людей не способны его понять.

Я молча проклинаю себя за то, что не заметил этого раньше. Я не осознавал всей тяжести борьбы Виктора Михайловича после ухода Надежды Константиновны.

— Он был очень взволнован до того, как я поставил ему успокоительное, — продолжает врач. — Виктор Михайлович хотел уйти отсюда, чтобы успеть на кладбище пока светло. Я сказал ему, что стемнело уже несколько часов назад, но он настаивал на том, чтобы я вызвал ему такси и он мог поехать к сыну…

Я пристально смотрю на него.

— Он хотел поехать к сыну?..

— Туда, где он похоронен, — произносит он так, словно я прекрасно понимаю, о чём он говорит. — Виктор Михайлович говорил о своём сыне с такой гордостью. Похоже, хороший был парень.

— Так, и какой у нас сейчас план действий? — спрашиваю я доктора, когда он возвращается в палату Виктора Михайловича.

Другой врач вызвал его в коридор, но он