Лекарство от одиночества (СИ) - Юлия Резник
— Давай, Эльвира. Проводим последний день лета достойно.
— Ну, давай. Ты с Семеном будешь?
— Нет. Но если хочешь, бери с собой Юру.
— Да ну. Рабочий день ведь, — бормочу я, а поймав себя на том, что выдумываю какие-то мало относящиеся к делу отмазки, решительно добавляю: — Да и расстались мы, Вера.
Вот и все. Теперь и друзья в курсе. А для меня это, поверьте, большой шаг. Все равно, что признаться в том, что по всем фронтам проиграла…
— Значит, ты от него ушла.
— Да. Бутенко пустил в свою квартиру пожить.
В трубке немым укором повисает молчание. Да знаю я, знаю! Неправильно это. Но тогда я меньше всего о том думала, а сейчас… Ну, какой у меня выход на самом деле?
— Ясно. Тогда будь готова, я заеду за тобой сразу после заседания кафедры, где-то около двенадцати.
Прощаемся. Торопиться мне некуда, но ведь я так и не распаковала чемоданы, и бог его знает, есть ли среди собранного барахла купальник? Я так спешила, что банально не помню. В памяти то утро запечатлелось смазанным черно-белым пятном, перечеркнутым Юркиным «узкоглазый».
Открываю молнию на самом большом чемодане. Сглатываю. Пока те стояли в ряд у стеночки, как будто еще оставался шанс все переиграть. А разобрав их, я словно сжигаю за собой мосты. Глупость, конечно. Что стоит собрать их снова? Казалось бы, нет ничего проще, тогда какого черта мне в этом обыденном действии видится что-то фатальное? Злясь на себя, вытряхиваю шмотье на пол. Что-то распихиваю по полкам, что-то кладу в комод. Нахожу злосчастный купальник, шорты и футболку, которые вполне подойдут для поездки на пляж. Достаю сланцы. Все выходит быстрее, чем я думала. Когда Вера звонит сообщить, что подъехала, я уже одеваюсь. Бросив ей, что бегу, еще раз прохожусь взглядом по выпирающему из чашечек верху груди. И почему только мне этот купальник казался приличным? Примеряю другой — та же история. В конце концов, сдаюсь и, оставив все как есть, надеваю поверх футболку. В канун первого сентября вряд ли на косе будет много отдыхающих. Глядишь, никто не пристанет.
До косы доезжаем на удивление быстро.
— Ого, Эль… — играет бровями Вера. — Ты добавила, что ли? — рисует руками в воздухе внушительный бюст.
— Нет. Ты что? Думаешь, я, как всякая разведенка, пустилась во все тяжкие?
— Ну, ты еще не разведенка, — вносит поправку Вера, стягивая шорты с тощих бедер.
— Ага, — скептически закатываю глаза. — У меня все впереди.
— Или нет. Я думала, ты мне врача посоветуешь.
— Хочешь импланты? — удивляюсь, разглядывая красивую Верину единичку.
— Нет, но мало ли. Вдруг мне придется прогнуться под Шведова и удалить молочную железу?
— Ты под навес сядь, и не придется, — хмурюсь я, с опозданием вспомнив, что подруге противопоказано находиться на солнце. — Слушай, может, мы вообще зря сюда приперлись?
— Я тебя умоляю. Что, мне теперь не жить?
— Операция была недавно.
— И черт с ней. К тому же у нас низкий уровень ультрафиолета.
— Слушай, Вер, у тебя же вроде нет показания к удалению.
— Ты это Шведову скажи. Он готов меня выпотрошить, лишь бы только жила. Я смеюсь, говорю, мол, будет тебе еще одно чучело. Человеческое! Эксклюзив.
Вера осекается, прочитав по моему взбледнувшему лицу, как дико звучат ее шуточки.
— Вер, Верка… Ну, ты чего, малыш? Не думала обратиться к психологу?
Вера растирает лицо ладонями:
— Может, и надо. Ты прости, что я…
— Ну что ты? У Бутенко попроси номерок. Он наверняка знает специалистов, работающих с похожими случаями.
Вера срывает порыжевшую к осени травинку, сует задумчиво в рот.
— Да, надо. Но не сегодня. Потому что сегодня я планировала кайфовать. Давай обо всем забудем? Смотри, как красиво. Знаешь, подобравшись к черте, оптика совершенно меняется. Прозреваешь, как после операции по удалению катаракты.
— Ага. Красиво. Пойдем, искупаемся?
— Наперегонки!
Тут я, конечно, весьма переоцениваю свои силы. После болячки бежать нет сил. Это не бег, а какая-то пародия. Валюсь в воду, поднимая фонтан брызг.
— Ой, Вера, мы с тобой как два инвалида.
— Почему как? Мне вообще-то полагается группа, — улыбается она, по-собачьи смешно приближаясь ко мне. В ужасе закусив язык, гляжу на подругу. Только я могла так опростоволоситься! Только я…
— Вера, — шепчу, облизав губы. — Прости, пожалуйста.
Я еще что-то бормочу и пропускаю момент, когда Вера начинает ржать.
— Ой, Элька…
— Да ну тебя! Я уж было решила, что смертельно тебя обидела. А ты… — плещу в лицо подруги водой.
— Нельзя мне обижаться. От обиды все женские болячки. Надо отпускать. Это мне Бутенко сказал, кстати. Так что инфа — сотка.
— Врешь! — щурюсь я, уверенная, что Вера опять хулиганит. — Он не мог. Это же антинаучно.
— Зато вполне в духе буддизма.
Я резко останавливаюсь и с головой ухожу под воду, не нащупав дна под ногами.
— Бутенко — буддист? — изумляюсь я, выныривая и отфыркиваясь, как кит. Соленая вода выедает глаза — я плачу.
— Ты не знала?
— Нет. Удивила — так удивила. Я думала, это сугубо наша местечковая мода. Ввиду историко-географических особенностей, так сказать. А Бутенко все-таки — парень пришлый. Он даже рыбалку не любит, прикинь? За столько лет не проникся!
— Зато у него дед — японец.
— А?
— Коммунист. Их там в свое время преследовали люто. Так он сбежал. Самому генсеку написал письмо с просьбой предоставить его семье политическое убежище, представляешь? Но дали только ему.
— Откуда ты все это знаешь?
— А Георгий Борисыч мне многое рассказал, заговаривая зубы перед операцией.
— М-м-м, вот как.
— Ты что, ревнуешь, Элька? — хитро щурится Вера.
— Кого? Бутенко? Нет, он мне даже не нравится.
— А как ты с ним тогда трахалась?
Нащупав все же дно под ногами, пожимаю плечами:
— Не знаю. Я была сама не своя.
— Ты Юрке-то рассказала о том, что сравняла счет?
— Нет. Что ты. Я даже не стала говорить, что знаю о его похождениях. В конце концов, расстались мы не поэтому.
— А почему? — спрашивает Вера, направляясь к берегу. Я рассказываю. Волны бьют в спину, соль кристаллизируется на коже, кажется, быстрее, чем та успевает обсыхать.
— Знаешь, а ведь это в Юркином характере — цепляться за последний шанс. Иначе хреновым он был бы доктором.
— Может, и так. Но почему он не учитывает Мишкиных интересов, Вер?
— Не знаю.
