Лекарство от скуки. (Не) твоя девочка - Ольга Николаева
На этих перечислениях Аля обычно приходила в себя: осознавала, что скатывается в сожаление о потерянном. Пальмовский был хорош во всем, кроме одного: ему не нужны серьезные отношения. А это ставит огромный и жирный крест на всех его прочих достоинствах. Просто обнуляет все баллы.
Им с Настей вполне хватало и Славика – раздолбаистого, веселого друга, готового на любой кипеж, кроме голодовки, и на на что больше не намекавшего даже.
Дни шли, и Аля все больше надеялась, что в их с дочкой жизни и так останется только один Пальмовский.
– Привет. Не помешаю? – Конечно же, ее надеждам не суждено было сбыться. Предчувствия не обманули, как всегда.
– Что ты здесь забыл, Виктор?
Аля не успела донести до рта ложку супа, ради которого забежала в эту кафешку: перекусить после очередного заказа, передохнуть, а потом опять в забег, с новыми силами.
– Думаю, то же самое, что и ты, – Пальмовский кивнул на поднос в своих руках, уставленный тарелками. – Пообедать зашел. Смотрю – лицо знакомое, решил проверить. Оказалось, что это ты. Приятное совпадение, не находишь?
– И давно ты поедаешь мороженое на обед? Еще и такими объемами? – на подносе Виктора были только сладости. В промышленных масштабах – тарелки и креманки стояли в два ряда, пирамидкой прямо…
Аля злорадно усмехнулась, прекрасно разгадав замысел Виктора: он явно хотел прикормить вкуснятиной Настю. Не учел только двух моментов: девочка внезапно взяла курс на острое, соленое и мясное, а на сладости не смотрела, и самое важное: Насти здесь не было. В принципе. Аля в заведение пришла одна.
– Да. Глюкоза очень полезна для нервной системы.
– Какие-то проблемы с нервами? – Она сама с трудом удержалась от странного смешка, после которого можно было бы смело чесать к психотерапевту.
– Старею. Сдавать начинаю. – Пальмовский старательно держал марку в интонациях, но с откровенным отвращением смотрел на тающее мороженое и пирожные, и с нескрываемой завистью – на Алину тарелку с супом. Очень вкусным, кстати.
Девушка из чистой вредности и гадости характера зачерпнула полную ложку, со смаком проглотила содержимое, еще и облизнулась, до кучи.
Черт поблизости оказался совсем не таким страшным, как его малевало воображение. Хотелось издеваться и всячески гадить Пальмовскому. А еще – неудержимо тянуло к нему прикоснуться…
– А где Настя?
Конечно же, Виктор не стал ходить вокруг да около, задал вопрос, который сразу раскрыл все его карты: он явно планировал действовать по прежней схеме, пробиваться к Але, заходя через ее дочь.
Жаль, конечно, что теория о Пальмовском, отпугнутом матерью-одиночкой, не оправдалась. Аля даже вздохнула от расстройства.
– Зачем она тебе?
– Соскучился. Хорошая девочка у тебя растет. Интересная.
– Держись подальше от нее. И от меня тоже. – У нее мгновенно сработал защитный механизм: захотелось рычать, кричать, нападать, отталкивать. Главное – не подпустить никого опасного к своему ребенку. Даже руки задрожали, аппетит пропал.
Аля с сожалением отодвинула от себя тарелку. Она сейчас просто не смогла бы нормально держать в руках ложку и не уронить ее. Взяла стакан с водой, отпила глоток… С трудом удержалась от того, чтобы не стучать по его краю зубами. Все тело свело от напряжения, так сильно, что каждое движение давалось с огромным трудом.
– Аль, не делай из меня монстра, пожалуйста. – Виктор был на удивление спокоен, предупредителен и аккуратен.
Аля ни за что бы не поверила, что он не заметил, какой эффект произвел своей фразой… Мог бы, наверное, воспользоваться, добить в полете. Сделать так, чтобы девушка окончательно растерялась и наделала глупостей в горячке… Но почему-то не стал.
– Я ничего особенного и не делаю из тебя. Просто попросила не лезть в нашу жизнь. Дети очень быстро привязываются, и им потом очень больно, когда люди внезапно исчезают. Это не игрушка, напомню, а человек!
– С чего ты взяла, что я собираюсь исчезать? – Пальмовский лишь невозмутимо повел бровью. Он пил свой кофе, к сладостям так и не притронулся. – Хочешь мороженого? Или что-то на десерт?
– Нет. Ты мне испортил обед, Пальмовский. Как и все остальное. Ты портишь все, как только появляешься! – Это было что-то близкое к истерике. Хотелось кричать и топать ногами. Хотелось говорить ему гадости, выплескивая свои обиды, обвинять во всех грехах, настоящих и выдуманных, во всех проблемах и трудностях, которые Аля перенесла за эти годы!
Она никогда никому ни на что не жаловалась. Нет! Дочка была ее главной радостью и счастьем! И она скорее откусила бы себе язык, чем однажды призналась, что жалеет о своей нежданной беременности. Но это не значит, что все пять лет дались ей легко и просто. Очень тяжело дались. А особенно сложным было понимание, что девочке нужен отец, которого взять просто неоткуда!
– Прямо таки все? – На Виктора ее выпад вообще никак не подействовал. Он не психанул, не расстроился, не загрустил. По своей вечной привычке лишь улыбнулся иронично. – А мне казалось, тебе все было по вкусу…
– Ну, знаешь ли, Пальмовский!!!
Держаться больше не осталось сил. Держать лицо – тем более. И плевать уже было, что нельзя ему показывать свою слабость и безразличие. Хотелось плакать и кричать от боли, тоски, обиды. От того, как опять больно жалили осколки несбывшейся мечты…
Аля рванула из-за стола, успев на бегу схватить сумочку. Застучала каблуками к выходу, надеясь лишь на то, что не успеет разреветься на ходу. Что сможет дотерпеть до момента, когда спрячется за дверью своей любимой и надежной букашки, а там уж нарыдается вволю. Главное – успеть успокоиться и прийти в себя до возвращения Насти из садика.
Не успела. Не вышло. Не добежала.
Ее развернуло уже за порогом. Какая-то мощная сила схватила и не пускала.
– Эй, ты куда, Аля? Зачем убегаешь?
Сила говорила голосом Пальмовского, обнимала его руками, даже пахла так, как и он. Это было невыносимо. Невозможно. Хотелось убегать от него, отбиваться, вопить и брыкаться… И безумно тянуло прижаться к его груди, застыть, прижаться и затихнуть. Ей так не хватало этого запаха и тепла, его объятий и его нежности, даже его злости и вредности – безумно не хватало!
– Пусти! Пусти меня! – Рассудок еще боролся с желанием раствориться в объятиях.
