Филфак (СИ) - Гордеева Алиса

— Я его тут же забуду, – признаю́сь честно, расплываясь в блаженной улыбке. Сильнее сжимаю Румянцеву в своих алчных руках и чувствую, как из её головы одно за другим вылетают не только стоп-слова, но и остатки здравых мыслей, уступая место томным вздохам и тихим стонам.

Кончиками пальцев вывожу узоры на бархатной коже и проклинаю упёртого гаишника с напрочь отбитой совестью. Неужели мужик не понимает, что сейчас он третий лишний! А я так хочу потерять контроль. На волне страсти наделать нескромных глупостей, чтобы потом долго и сча́стливо их разгребать на пару с Аней.

— Твоя взяла, — бормочет та несвязно, растворяясь в моих руках. Податливая, как пластилин. Отзывчивая. Желанная. И провалиться мне на этом месте, если Румянцева снова играет.

— Неужели сдаёшься, Пуговка? — оставляю дорожку влажных поцелуев на тонких ключицах. Пожалуй, зря я отказался от стоп-слова! Вкус Анькиной нежности дурманит голову, а от аромата её кожи всё плывёт перед глазами.

— Меньше слов, комбайнер! Не забывайся! — царапает ноготками и запрокидывает голову, освобождая путь моим ненасытным губам.

Игра, смешанная с неподдельным желанием, выливается в горючую смесь. Наши беспрерывные стоны раскаляют воздух внутри салона, скрывая смущённую фигуру «дэпээсника» за пеленой запотевших стёкол. Нескромные движения раскачивают тачку и требуют все больше свободы и пространства, но внутри слишком тесно. Мы не замечаем, как остаёмся одни, как тают в темноте проблесковые огни патрульной машины. Точнее, мы оба делаем вид. Ни мне, ни Румянцевой не хочется брать паузу. Да и, видит Бог, оторвать меня сейчас от моей Пуговицы не в силах будет даже всемирный потоп. И только стук девичьего сердечка, с каждой секундой набирающий обороты, мягко намекает: ни о таком первом разе, не здесь, не в тачке, пропитанной запахом Царёва, она грезила по ночам. А то, что я буду первым, уже не сомневаюсь. Горящие от стыда щёки, несмелые касания, неловкие поцелуи — всё это выдаёт мою Аню с головой. И оттого ощущаю себя до безобразия счастливым! Мне не терпится растянуть каждое мгновение, медленно, мучительно нежно открыть для своей девочки новый мир, в котором будем только мы вдвоём. А потому останавливаюсь первым. Через силу отключаю в себе мужика и, тяжело дыша, лбом упираюсь в обнажённое плечо Ани.

— Я тебя хочу, — дикое напряжение никак не отпускает. — Неистово. До дрожи, Анька! Только тебя одну.

— А как же Яна? — добавляет ложку дёгтя в бочку мёда.

— Нет никакой Яны. Только ты. Одна. Повсюду. Слышишь?

— Да, – шёпотом касается моей души.

— У меня крыша едет от тебя, понимаешь? — ладонями скольжу вверх по её шее, пока пальцами не зарываюсь в волосах.

— С этим я бы поспорила, — смущённо хихикает Румянцева. — Крыша твоя получила непоправимые повреждения ещё до меня!

— А ты забрала моё сердце!

— И не отдам больше никому! — кивает, а потом, слегка отстранившись, кусает распухшие от поцелуев губы.

— Глупое стоп-слово! — отводит взгляд, а я как дурак улыбаюсь. Понимаю, что хочет произнести Пуговица, но не решается, поскольку, как и я, не желает останавливаться.

Заправляю за ухо её спутанные волосы и не могу налюбоваться тонким профилем. Какая же она красивая! Идеальная для меня. Девочка-мечта. Девочка-сказка. И теперь знаю, что только моя. Любовь настолько глубоко пускает корни в моём сердце, что в нём не остаётся места для обид, сомнений, страхов. Мир, окутанный ночной тьмой, рядом с Пуговкой взрывается миллиардами звёзд и ярких красок.

— Я отвезу тебя домой, – простая фраза, но сейчас она даётся мне с трудом. По доброй воле отказаться от любимых объятий дорогого стоит. Но Румянцева достойна большего! Как минимум, правды!

— Ладно, — неловко возвращается на соседнее кресло и начинает суетливо застёгивать блузку, совершенно точно придумывая в своей дурной голове очередные бредовые подозрения.

— Ты меня так и не услышала, — усмехаясь бью по рулю. — Я с ума схожу, когда ты рядом. Но чёрт побери, это тачка Царёва!

— Тогда поехали ко мне, — заливаясь краской, произносит несмело и путается в пуговицах, не решаясь на меня взглянуть. Девчонка утопает в смущении, но всё же добавляет: — Папа к бабушке уехал на все выходные.

Прикрываю глаза и с улыбкой киваю. Шах и мат. Разве я могу отказать? Не сейчас, когда всё внутри разрывается от желания, а алеющие от смущения щёки Румянцевой выдают её с головой. А потому откладываю в дальний ящик свою правду, завожу мотор и по пустынным ночным улицам города мчу навстречу нашему безумию.

Как заядлая угонщица, Румянцева предлагает бросить чужую тачку в квартале от её дома. Дальше пешком. Получается медленно, несмотря на прохладу сентябрьской ночи. Согреваемся жаркими поцелуями, горячими фразами, бесстыжими объятиями. Мы как малые дети, только-только научившиеся ходить, никак не можем остановиться. Подъём на пятый этаж и вовсе кажется нереальным. Мы зависаем на каждом пролёте, спинами протирая стены и оглушая соседей невнятными звуками. С сотого раза попадаем ключом в замочную скважину и едва не лишаем настырного котейки хвоста. На ходу скидываем обувь и надоевшую за ночь одежду. Не включая свет, спотыкаемся обо всё, что можно. Смеёмся в губы друг другу, но продолжаем тонуть в нежности и задыхаться от желания.

— Ты же помнишь про стоп-слово? — наши раскалённые до предела тела касаются прохладной простыни на небольшой кровати.

— Да, — даже не думает останавливаться. Жадная, смелая, податливая. Аня тает в моих руках без остатка.

— Это не игра, Пуговица! — отчаянно рычу, нависая сверху. Я не хочу, чтобы завтра Румянцева пожалела о случившемся.

— Я знаю, — скользит ладонями по моей напряжённой спине, а сама подаётся навстречу и дразнит губами мочку уха. — Замолчи уже и не смей тормозить!

Уже в следующую секунду мы окончательно теряем над собой контроль. Жадно изучаем тела друг друга. Дрожим от удовольствия каждой клеточкой и позволяем желанию одержать верх. Внутри всё горит от ярой потребности обладать моей девочкой. Дико. Бешено. Неукротимо. Но из последних сил сдерживаю себя, с незыблемой нежностью неспешно продвигаясь к цели.

Спутанное дыхание одно на двоих. Рваные стоны. Бессвязные мысли. Тонкая преграда на моём пути. И крышесносное ощущение эйфории от того, что эта девочка подо мной только моя. Глаза в глаза. Душа в душу. Я губами собираю с лица Ани все страхи. Она забывает про боль.

— Я люблю тебя, комбайнер Соколов! — шепчет заветное стоп-слово, когда тормозить уже поздно.

— Я люблю тебя, Пуговка, — укутываю словами, как тёплым одеялом, и до утра пропадаю в своей девочке.

Меня будит шум дождя за окном. Монотонный. Мягкий. Убаюкивающий. Сто́ит вынырнуть из сна, как ощущение безграничного счастья накрывает с головой. Чуть сильнее прижимаю к груди спящую Румянцеву и не могу на неё налюбоваться. Вдыхаю чарующий аромат её тела, носом путаюсь в мягкости длинных волос. В памяти моментально вспыхивают искрами яркие мгновения минувшей ночи. Острое желание повторить колючими иголками пробегает по телу, решительно отключая мозг. Мотаю головой, скидывая морок неуёмного влечения. Не всё сразу! Чтобы ненароком не разбудить свою девочку, аккуратно встаю с кровати и решаю приготовить Пуговке завтрак, а за одним во всём признаться.

Под недовольное мурчание Хвоста плетусь на кухню, попутно собирая с пола раскиданные в порыве страсти вещи. На кухонном столе замечаю записку от Анькиного папы и пару купюр.

«Нюра, я уехал! Буду в воскресенье. Есть захочешь, сходи в магазин. Целую, папа! P.S. И да, дочь, будь хорошей девочкой!»

От последней фразы губы невольно растягиваются в улыбке. Да уж, дяде Роме лучше не знать, насколько хорошей была его дочка этой ночью. А вот то, что в магазин по-любому придётся идти, понимаю буквально сразу, стоит лишь заглянуть в пустой холодильник.

С вешалки хватаю куртку главы семейства Румянцевых, с тумбочки — ключи. И пока Пуговка наслаждается сладкими сновидениями, метеором несусь в продуктовый. Яйца, молоко, хлеб — ничего сверхъестественного, но мне нестерпимо хочется приготовить сюрприз для моей спящей царевны. Вот только у судьбы на меня иные планы…