Станешь моей? (СИ) - Чер Алекс

Он так и выносит меня на берег на руках. Но останавливается не потому, что устал, не для того, чтобы привычно накинуть на мои озябшие плечи свой пиджак. А затем, чтобы поцеловать.

Чтобы под шёпот прибоя в свете нереально огромной луны сказать мне одними губами, без слов, что это лучшее, что есть на земле – мужские настойчивые упрямые и такие желанные губы. Ну разве что, кроме рук. Но с ними, я надеюсь, мы ещё познакомимся поближе. А пока мы довольствуемся тем малым, что нам перепадает. И оба усиленно пытаемся поверить в реальность происходящего. И без Эвана, без главного злого мага и доброго волшебника этого действа, без его подтверждения и одобрения поверить пока не получается.

– Его нет под скалой. Значит, он наверху, – снова поднимает меня Адам на руки и почти бежит вверх по тропе.

И замирает, опуская меня на землю и глядя на прямую, не снизошедшую до того, чтобы развернуться, спину Эвана.

На напряжённую уставшую спину человека, который никого не хочет видеть и демонстративно глотает из бутылки алкоголь.

И нет смысла его окликать, потому что, конечно, он нас прекрасно слышал, и раз не повернулся, то не желает видеть. Вот только нас это не останавливает.

Мы подходим к краю обрыва с двух сторон от него.

Бушующий океан сегодня прекрасен. А верхушки скал, торчащие из пены, поднимаемой неистово бьющимися о них волнами, выглядят ещё страшнее, чем прошлый раз.

Долго стоим, молча глядя на кипящие тёмные воды.

Я думаю о том, что первый раз вижу их вместе: Адама и Эвана. И поражаюсь насколько они похожи, и какие в то же время такие разные.

– Поделишься? – первым нарушает молчание Адам, протягивая руку к бутылке.

– Приноси своё, – игнорируя жест Адама, протягивает Эван бутылку мне. – А вот даму угощу. Опять же есть повод.

– Так у нас у всех есть, – обливаюсь я выдохшимся шампанским.

– Нет. Это ты сделала нас всех. И это шоу в том числе. И вот я совру, если скажу, что в тебе сомневался. Никогда. А вот этох олух – да, – получив назад свою бутылку, не глядя показывает он на Адама. – В тебе, в себе, во мне.

– А ты давал повод тебе верить? – усмехается Адам.

– Я – нет. Но, знаешь, мой мальчик, я и не собирался тебе его давать. И тогда, когда ты приехал за деньгами, в отчаянии, скорби, тоске, бессилии, ты думаешь мне правда было жалко этих денег? Нет. Думаешь, я правда записал тебе эту сумму в долг?

– Ну, а как же иначе? – усмехается Адам.

– Дурак, – сокрушённо качает головой Эван. – Ты так ничего и не понял. А я ведь всё узнал про тот центр.

– Да кто бы сомневался, – хмыкает Адам.

– Нет, ты посомневайся. Посомневайся, – разворачивается Эван к нему. – Потому что я не просто узнал, я лично поехал. И не потому, что тебе не поверил. И даже не потому, что обычно не перевожу куда попало свои кровно заработанные бабки в таких количествах. Хотя и это тоже. А потому, что хотел лично убедиться: тебя не поимеют, и в этом действительно есть толк. И знаешь, что узнал?

– И что же?

– Что толку от этого лечения как раз и не будет. Поговорил с врачом, поговорил с Вики. Поговорил с пациентами, которым помогло и с родственниками тех, кому не помогло, – пристально смотрит он на Адама.

– И после этого ты всё же занял мне денег? Зная, что это бесполезно?

– И заметь, намерено, не перевёл этот транш сам. Отправил на твой счёт. От себя только сделал пожертвование на научную работу. И заключил с ними контракт на сотрудничество.

– Вот ты, су… – сжимает Адам кулаки.

– Я? Нет. А вот ты – да. Девчонка тебя умоляла отступить. Доктор тебе объяснял, что поздно и нет смысла. Но ты получил эти деньги и вложил их… «со смыслом».

– Я – верил. Потому что, если есть хоть один шанс, его нужно использовать. А ты, падла, ещё и обогатился на этом?

– О, нет, мой мальчик, научные разработки вещь сложная и долгая. И это многолетний контракт на исследования, а не на приобретение наших субстанций. Но знаешь почему эти деньги я тебе всё же занял, хотя был уверен, что затея провальная? Именно занял, а не дал?

– А ответ не очевиден?

– Нет, Адам, – беру я его за руку и скрестив с ним пальцы, сжимаю. – Он занял тебе денег, чтобы, если у тебя ничего не получится, ты вернулся сюда. В родной дом. Туда, где ты был счастлив до того, как у тебя появилось всё остальное. И смог найти в себе силы жить дальше.

– Ну, можно, наверно, и так сказать, – скептически морщится Эван, – но всё несколько проще. Чтобы ты был под моим присмотром, идиот. И когда ты приехал, разорванный в клочья, разбитый в хлам, призрачный как воспоминание о самом себе, я тебя не пожалел, не прижал к груди, чтобы ты поплакал, и не простил долг, знаешь, почему?

– Потому что ты сволочь, которая не умеет жалеть.

– Точно! – показывает на него бутылкой Эван, делает глоток, а потом поворачивается ко мне. – Дам тебе один бесплатный совет: никогда его не жалей. Никогда! Иначе он расплачется, раскиснет, расклякнет, начнёт пить, чахнуть и всё, ты его уже не соберёшь, не склеишь, не слепишь. Лучше пни его покрепче под зад. Когда он злой, когда не расслабляется, потому что каждый день надо вставать и работать, когда у него есть чёткая цель и приказ, он – боец. Тогда ему некогда хныкать и гадать: если бы да кабы.

– И ты думаешь меня именно это держало? Думаешь, тяготил долг? Думаешь, из-за него я пахал как проклятый?

– А ты думаешь, я не знаю, что тебя держало? Что помогало не сойти с ума? Давало силы и даже уверенность в завтрашнем дне? Думаешь, я не в курсе о чём ты думал, каждый божий день стоя на этом утёсе?

– Не знаешь.

– Пф-ф-ф-ф, – фыркает Эван, обрызгивая нас шампанским, которое он только что глотнул. – Ты и правда идиот, мой мальчик, – неожиданно бросает он бутылку через голову.

Я готовлюсь услышать, как она вдребезги разобьётся о скалы, но вместо этого звучит противный крякающий сигнал, словно сработала какая-то сигнализация и всё.

– Это что ещё за хрень? – мы подходим в краю одновременно, но вслух свои мысли озвучивает только Адам. Хотя они очень схожи с моими, потому что там, над острыми скалами бутылка из толстого зелёного стекла повисла, словно пойманная в сеть рыба.

– Это, мой мальчик, кевларовая сеть. Но не чистый кевлар, а с добавлением арамидных нитей: номекс, кермель, тварон. Не слышал? – лыбится он.

– Нет, но как ты…?

– Повесил её сюда? – слегка наклоняется над краем Эван. – Так это проще простого. Платишь за уникальный проект разработчику полмиллиона долларов. Кладёшь тебя в больницу с больным коленом. И оп-ля! Как только что-то попадает в поле зрения датчика – над острыми скалами натягивается сверхпрочная сеть, а твои мечты упасть на эти скалы грудью как на гладиаторский меч – увы! – выразительно разводит он руками, – не сбываются. Или ты думал я правда оставлю тебе выбор? И позволю сигануть на эти скалы… э-э-э… не выплатив мне долг? – лыбится он.

– Какой же ты, – качает головой Адам.

– Умный? Заботливый? Благородный? Ну, давай! Скажи мне хотя бы «спасибо» за то, что ты держишь в руках то, что тебе и не снилось, – кивает он на меня.

– Да пошёл ты, – прижимает Адам меня к себе, пряча улыбку в моих волосах.

– Ладно, обойдусь, – улыбается Эван. – Или как там ты сказал? Не стоит благодарностей?

– Постой, – озабоченно поднимает Адам лицо, – но если ты знал, что у нас с Рене ничего не было, какого ж чёрта ты…

– Нет, мне конечно, приятно, что ты считаешь меня всемогущим, – вздыхает он. – Но проблема в том, что я ей поверил. А знаешь, почему? Потому что она могла. Потому что умеет делать мне больно. Но потом я подумал, что нет, ты бы не смог. И, – демонстративно почёсывает он щетину на подбородке, – пожалуй, ты прав: я – всемогущий.

– Клоун ты всемогущий. Зачем же ты тогда снова занял мне денег? Зачем соврал, что на операцию Додику нужен целый миллион?

– Миллион?! – округляю я глаза и поворачиваюсь. – Адам, так их заплатил ты?

– Я вас умоляю: не надо оваций, – снова поясничает Эван. – Ну подумай сам, Дам, если бы я сказал ей правду, ведь она могла бы согласиться из чувства долга, из благодарности, из-за всей этой хрени, что девочки обязательно придумывают у себя в голове. А так решение твоё было искренним, – теперь обращается он ко мне. – А если бы ему я озвучил сумму меньше, то как бы удержал его здесь, если бы ты всё же разбила ему сердце? Он бы ушёл туда, где ради него никто не повесит кевларовые сети. И спился бы в каком-нибудь клоповнике.