Мария Воронова - Рандеву на границе дождя
Он дождался дежурного врача только к шести утра, тот, щурясь после бессонной ночи, первым делом отругал его, зачем сидел под дверью, как бедный родственник, и раз уж обычные граждане ломятся в реанимацию, как к себе домой, то коллега тем более может это сделать. Настроен доктор был весьма оптимистично, сказал, что на текущий момент непосредственной угрозы жизни Руслана Романовича он не видит, но процесс выздоровления будет длительным и непростым. Потом поднялся вместе с Максом в кардиореанимацию и вызвал врача Анны Спиридоновны.
Это оказалась женщина средних лет, угловатая и с резкими манерами, но несмотря на то что говорила она неприветливо и даже грубовато, Макс сразу проникся к ней доверием, тем более что сообщила она новости гораздо лучшие, чем он ожидал.
Набравшись наглости, он попросился повидать тетку, но врач сказала, что Анна Спиридоновна находится под действием сильных транквилизаторов, и трудно сказать, как отреагирует на появление племянника. Лучше не рисковать.
Макс сам не знал, радоваться хорошим прогнозам или огорчаться, что все это вообще произошло. Душу грызло смутное чувство вины, которое он пытался задушить, зная, что ничего не выйдет, – этот демон давно и прочно поселился в его душе…
«Я не виноват, что Руслан задержался на работе и сел в эту чертову маршрутку, – говорил себе Макс, возвращаясь домой, – тут я чист! Но сердечный приступ тети Ани на моей совести, я не отозвался, когда она больше всего нуждалась в моей помощи… Почему я не взял телефон с собой в спальню? Если бы я был рядом с самого начала, ей бы не так страшно было…»
Потом он принялся винить себя за то, что винит себя, а надо дело делать, и сердито тряхнул головой, прогоняя все мысли, кроме самых простых житейских вопросов.
Макс заехал домой к Волчеткиным, выпил кофе и заставил себя съесть котлету с хлебом. Неужели только вчера тетя Аня готовила эти котлеты, предвкушая мирный семейный ужин?
От этой мысли стало неуютно, и вообще находиться в квартире одному было как-то неловко. Макс быстро принял душ и поехал на службу.
Кафедра психиатрии закрывалась в середине июля до сентября, и все сотрудники шли в коллективный отпуск, так что на основной работе он мог взять отпуск только за свой счет. Собрав сотрудников, Макс спросил, как им будет удобнее: если он возьмет отпуск без содержания или будет работать какое-то время не в полную силу, иногда уходить пораньше или опаздывать. Сотрудники высказались за второй вариант, и Макс обрадовался. Кто знает, как все обернется, на лечение могут потребоваться деньги, и брать сейчас за свой счет – непозволительное расточительство.
Переделав гору дел, которую иначе растянул бы на всю неделю, Макс поехал в свою клинику. Там он еще ни дня не отдыхал, поэтому с чистой совестью написал заявление на отпуск, сам же завизировал и приказом назначил исполняющим обязанности директора клиники доктора, казавшегося ему самым коммуникабельным и расторопным.
Прикинул, что отпускные ему должны выплатить очень приличные, сначала обрадовался, что будет готов к тратам на лечение, а потом вспомнил, что карточка, на которую перечисляется зарплата из клиники, лежит у жены. Так было заведено у них в семье, финансами, хорошо ли, плохо ли, распоряжалась Алина, а у него в кошельке лежала только карточка, на которую шла получка с кафедры. По замыслу жены, этого как раз хватало ему на мелкие расходы и поддержание иллюзии, что он – глава семьи.
Естественно, конфликт между мужем и женой целиком и полностью разворачивался в высших сферах и принадлежал вечному миру идей, а не тленному миру вещей, поэтому решительно невозможно было упоминать о таком низком предмете, как его карточка.
«Что же делать? – нахмурился Макс. – Если я сейчас у нее попрошу свои деньги, вряд ли получу что-то, кроме оскорблений… Впрочем, не надо решать за людей, что они сделают или скажут. Вечером позвоню, сообщу о том, что случилось, если она нормальный человек, должна понять».
В кардиореанимацию его снова не пустили, хоть врач был уже другой, пожилой мужчина с на редкость унылым лицом и скучным голосом. Он сказал, что и так уже сделал исключение, разрешил дочке повидать Анну Спиридоновну и рассказать, что у Руслана все хорошо.
– Но мать все равно волнуется, – сказал он, – и это понятно. Я дал ей медикаментозный сон.
– А дочь уже ушла?
– Да, но обещала зайти еще вечером. Это ваша сестра? – На скучном лице врача вдруг появилось вполне человеческое выражение. – Слушайте, удивительная девушка. Намыла нам всю реанимацию и обиходила больных, причем такими темпами, что я за тридцать лет работы ни разу не видал!
– Да, она у нас такая. – Макс не смог сдержать счастливой улыбки.
Сердечно простившись с доктором, он спустился в знакомый холл, прошел мимо знакомых до тошноты растений и уже собирался нажать кнопку звонка, как увидел профессора Колдунова, быстрым шагом идущего к нему.
Макс познакомился с ним в тот лихорадочный период жизни, когда бегал с дежурства на дежурство. Ян Александрович был много старше и солиднее, но они вдвоем обезопасили столько алкашей с белой горячкой, что, наверное, могли считаться друзьями.
– О, профессор Голлербах! – радушно воскликнул Колдунов. – К нам какими судьбами? У нас тут дураков-то нету!
– Это еще не доказано, – машинально отозвался Макс дежурной шуткой. – я насчет брата узнать…
– А! – Ян Александрович нахмурился. – Действительно, Руслан говорил, что его брат лучший психиатр в городе, а я как-то не связал… Ну, пойдем, пойдем!
Не слушая возражений, Колдунов втолкнул Макса в длинный узкий коридор и довел до ординаторской.
Макс оробел, он никого не знал и не был уверен, что имеет право занимать внимание тяжело и напряженно работающих людей, тем более вторгаться на их территорию. Ему хотелось повидать Руслана, но просить об этом было неловко. Макс понимал, что делать нужно то, что нужно для брата, а не для душевного спокойствия его родственников.
Он сам терпеть не мог навязчивых родных и близких и про себя называл подобное поведение «злокачественной любовью», когда начинались бесконечные расспросы, мемуаристика о величии всего семейства в целом и каждого его члена в частности, словом, переключение внимания врача с больного на себя. Особенно тяжело, когда самовыражение через беспокойство за больного сочетается со свирепой тягой контролировать все и вся. Такие родные поистине несносны, они убеждены, что врач ничего не станет делать, если его не заставлять, ну а когда гигантскими усилиями сдвинешь с мертвой точки, обязательно сделает что-то не то. Обычно так поступают люди с нереализованными амбициями руководителя, и для них это настоящий праздник души – поставить врача в положение своего подчиненного и мордовать ценными указаниями и требованием подробнейших отчетов о своих действиях.
