Спенсер Скотт - Анатомия любви
Расспросить Самюэля Баттерфилда нам не удалось. Его отец, доктор Хью Баттерфилд из Кэмдена, Нью-Джерси, на вопрос о поступке сына ответил: „Сэмми всегда поступает сообразно тому, во что верит“.
До сих пор школа Бомон не была затронута волной студенческих протестов, захлестнувших американские школы и колледжи в последние годы. Высказывая свое мнение о школе до начала церемонии, вице-президент Эгнью высоко оценил „ученость, достоинство и гражданственность“ ее выпускников. Ранее Эгнью охарактеризовал протестное движение учащихся как „самую затяжную пляжную вечеринку в истории Америки“».
К статье прилагалась фотография Сэмми из тех, что делают в школе ежегодно. Светлые волосы подстрижены а-ля Ланселот, непроницаемое лицо человека, который способен скрыть от объектива все, кроме собственной внешности. Со своими голубыми глазами, шелковистыми бровями, коротким носом и вежливой, практически безучастной улыбкой, он мог бы стать кинозвездой, но ему не хватало тщеславия так же, как и усов, – в том смысле, что тщеславие, вероятно, таилось в нем, однако его требовалось еще вырастить. Я сделал все возможное, чтобы проследить за развитием этой истории, однако ни в одной газетной редакции никто не смог ответить мне на вопрос, был ли Сэмми исключен. Я позвонил Энн, чтобы сообщить ей о том, что вести о Сэмми достигли Чикаго: «И если это напечатали здесь, значит напечатали везде, даже в Китае», – и спросить, был ли Сэмми исключен из школы.
– Я понимаю, чего ты добиваешься, – сказала Энн. Голос ее звучал сонно, как будто она была слегка под кайфом. Вся страна севернее Флориды была завалена снегом, но Энн говорила так, будто нежилась на солнышке. – Мне не нравится, что ты звонишь мне, Дэвид. Это слишком странно и всегда неожиданно. Несправедливо. Каждый раз получается, что ты подготовился к разговору, а я – нет. Но если тебе так уж необходимо звонить мне, по крайней мере, не прибегай ни к каким уловкам, чтобы выведать у меня что-нибудь о моих детях.
Я написал Сэмми на адрес школы Бомон, поздравляя его с тем, что он разорвал чек товарища Эгнью. Когда я только появился в доме Баттерфилдов, то часто спекулировал политическим прошлым родителей. Насколько понимаю, с годами я впитал в себя достаточно марксизма, чтобы немного научить Баттерфилдов политике левых. Однако, написал я Сэмми, «ты совершаешь поступки, которые действительно требуют отваги, а я не участвовал в политических акциях со старших классов, и даже тогда это было всего лишь молчаливое пикетирование военной базы в Эванстоне, где я был с пятью сотнями других участников, и наши действия не повлекли бы за собой никаких неприятностей (или обвинений)». Сэмми не ответил на мое письмо, не дал понять, что получил его, но и не отослал обратно, разорвав на восемь частей. Я знал, что обманываю самого себя, однако воспринял это как положительный знак. Еще через неделю я отправил ему письмо для Джейд с просьбой переслать ей.
Письмо от Энн.
Дорогой Дэвид!
Бедный ты, несчастный. Сначала я повесила трубку, потом заставила тебя топать на почту, забирать мои письма, которые не влезают в твой почтовый ящик. Когда дело касается тебя, я ни разу не отказывала себе в привилегии быть нерешительной. Ты, кажется, всегда получал удовольствие от моей амбивалентности, тогда как остальные принимались рвать на себе волосы. Ты был настолько уверен, что за моей капризностью скрывается типичная леди-янки, настолько уверен в первостепенной важности ее эмоций, насколько она уверена в своей родословной. Интересно, ты по-прежнему в этом уверен? Надеюсь, что так. Я же уверена, что ты единственный, кто в этом уверен. Однако теперь, когда ты сам стал жертвой моих капризов, уже скоро ты захочешь забыть о том удовольствии, с каким когда-то воспринимал странную синкопированность моих чувств.
Синкопированные чувства? Господи, да ни в нашем, ни в загробном мире нет ни одного человека, кроме тебя, к которому я обратилась бы с подобной фразочкой. Я понимаю, что ты смиришься со всем, не сделаешь ничего, что грозило бы гибелью нашей переписке. Я наконец-то поняла, почему некоторые женщины – или это только молоденькие девчонки? – отвечают на бесчисленные мольбы заключенных, публикуемые в подпольных газетах, и пишут письма совершенно незнакомым людям, которые отбывают наказание. Такова история. В птичке в клетке есть нечто такое, что вызывает отклик в душе женщины.
Кстати, об отклике в душе женщины. Хью вернулся в город. Его нынешней подружке Ингрид Очестер лет двадцать семь, хотя выглядит она как ровесница Хью. Бог знает, что ее так состарило. Она вроде бы ничего особенно не делает, а все ее тревоги связаны лишь с тем, удержится ли глазурь на ее горшках и вазах и благополучно ли долетит ее восьмилетний сын, который постоянно мотается между матерью и отцом, представителем компании «Пепси» в Саудовской Аравии. Ингрид принадлежит к той породе женщин, с которой я никогда не сталкивалась, ни при каких обстоятельствах. Домашняя, какая-то никакая, она как будто и пришла из ниоткуда и без всякой цели. В ее прошлом полно городов вроде Кэмдена в Нью-Джерси. Ее родители добились успеха в Истоне, в Мэриленде. Они разбогатели, торгуя диванами.
Мы с Хью были из разных миров, однако в нашем случае полярность хотя бы радовала. Он из Нового Орлеана, а я из Нью-Йорка, но обе наши семьи были из числа обедневших богачей (сильно обедневших). Родители вдалбливали нам одни и те же ценности. Но Ингрид и Хью? Непонятно, что у них общего. Я так до конца и не уловила, каким образом они познакомились. Был какой-то кузен, лопнувшая шина… Зато Ингрид явно влюблена по уши – и все дети так говорят, – и Хью наслаждается этим, как кот сметаной.
Вот это в нем особенно нелепо. Он до сих пор поражается, когда женщина влюбляется в него, и его эго настолько слабо (настолько ненасытно), что любое мимолетное увлечение он считает романом века. Каждый раз, когда Хью сознает себя объектом женского внимания, он опрометчиво хватается за оказию, отдаваясь всей душой. Несмотря на свою безусловную привлекательность, Хью поразительно часто оказывается в роли брошенного любовника. Он цепляется с такой настойчивостью, что среднестатистическая дама, которой нравится, когда среднестатистический мужчина просто хочет наслаждаться жизнью, спешно ретируется. Ты почти так же хорошо, как и я, знаешь, каким убийственно серьезным бывает Хью. Как он любит погружаться в глубокие размышления, как любит вспоминать все до мелочей, как точно и болезненно рассортировывает свои эмоции. Угрюмый мыслитель, молчун, Хью способен, например, встать посреди обеда, подойти к твоему стулу, поднять тебя, затем раскинуть руки и с полной серьезностью заключить в крепкие объятия, а ты тем временем стараешься не жевать. Так вот, большинство женщин не способны мириться с подобными выходками.
