Джоконда Белли - В поисках Эдема
«Цивилизованный» мир, конечно, не мог этого признать, но именно это было мотивацией таких действий.
Как глупо, что ему вдруг пришло в голову размышлять об отзвуках его смерти. И все же, было таким естественным болезненное желание представить себе собственные похороны, особенно когда знаешь, что скоро умрешь. Он представлял себе, что скажут его друзья, враги.
Попугай расхаживал по полу, волоча ноги, его длинные когти производили царапающий шаркающий звук. Каждый день он будил Энграсию, легонько поклевывая ее голову. Она позволяла ему какое-то время поласкать себя. Моррис увидел, как тот приближался. Увидел глаза птицы. Зачем мешать ему тоже отравиться? — подумал он и даже решил, что не будет препятствовать птице прикасаться к блестящей голове его хозяйки. Но он не смог сделать это. В конце концов он протянул металлическую руку, поднял попугая с пола. Отнес его в конец комнаты, подальше от Энграсии.
Затем сел перед своим коммуникатором и начал набирать какие-то цифры.
В противоположном крыле здания проснулся испуганный Рафаэль: Мелисандра спала возле него беспокойным сном. Рафаэль обхватил своими руками ее лицо. «Какая трагедия! — подумал он, какая ужасающая трагедия!» А они занимались любовью всю ночь. В какой-то сводке он читал, что сексуальный инстинкт обостряется во время несчастных случаев. Инстинкт выживания как бы отключал мозг. Кожа распалялась. Сердце с удвоенной силой качало кровь, неистово колотясь, словно сообщая: «Я здесь, я здесь». Скоро станет совсем светло. В подобных ситуациях он всегда действовал оперативно. Пока остальные находились во власти эмоций, он приступал к действиям. Так было с Лучо. Он организовал похороны ребенка. Взял на себя содержание его семьи. Так он искупил свою вину. В конечном счете семья даже полюбила его. Нужно будет закопать в землю цилиндр с радиоактивным порошком, подумал он. Закопать как можно раньше, огородить это пространство. Моррис, конечно, знал, какие ожидать симптомы и как приглушить боль. ДНК начнет мутировать, так он говорил. Клетки точно свихнутся. Должно быть, это произойдет быстро. Надо будет заснять это, сказал он себе, быть объективным, выполнить свою работу, сделать репортаж, кружить над трагедией подобно стервятнику, бросаться на падаль. Он ненавидел свою профессию.
Рафаэль поднялся с кровати и выглянул в окно. Солнце вставало над хламом, над грудами шин, оконных рам, над трупами холодильников, над плитами алюминия, над печью для сжигания мусора, над пальмами, вновь обретавшими свой зеленый цвет, поглощенный ночью. Взгляд Рафаэля прошелся по двору, населенному безжизненными предметами, этому кладбищу вещей, которые человечество создавало и отвергало, не раздумывая. Он подумал о гневе Мелисандры, о тех, кто будет расплачиваться за то, что считается развитием, продвижением вперед, прогрессом, богатством, покупательной способностью, заменой старого на новое, древнего на современное. Много жизней принесено в жертву свету, силе, которая двигала всем этим, которая наделяла душой всё, что теперь из окна выглядело таким мертвым, совершенно бесполезным после всего случившегося.
Глава 26
Невозможно было отмыть кожу. Энграсия стояла под душем, но кожа не отмывалась. Во мраке ванной комнаты она продолжала блестеть. Сидя на крышке унитаза, Моррис с грустью смотрел на нее, убеждая ее, что это было бесполезно, чтобы она, ради Бога, во имя всего святого или во имя дьявола, поверила ему.
«Сколько мне лет? — задалась вопросом Энграсия. — Я уже давно потеряла счет годам», — сказала она сама себе. В какой-то момент она перестала стареть, ее тело было слишком заинтересовано в продолжении роста. «Как ты думаешь, сколько мне лет?» — спросила она Морриса, снова намыливая голову. «Меня это никогда не волновало», — ответил он, приставляя большие пальцы к глазам, надавливая на них жестом усталости. «Какая разница, Энграсия! Какая разница, сколько тебе лет?» — говорил он ей. Но, конечно, разница имелась, размышляла она. Какой-то возраст больше подходил для смерти, какой-то меньше. Сколько бы лет ей ни было, она пожила достаточно, подумала Энграсия. Наверное, с нее довольно. Жизнь изловчилась, чтобы предложить достойный выход для ее безрассудной эндокринной системы, которая, возможно, уготовила для нее старость одинокой великанши. Конечно, собственная смерть не являлась основной ее заботой. Проблема была в мальчишках — здоровых и зараженных, проблема ее бизнеса, ее дел, но всему свое время. На данный момент, размышляла она, естественно, надо подумать о себе, о личном исчезновении из мира живых. Любопытно, что она чувствовала какое-то возбуждение, словно знание о точной дате и ограниченное время освобождали ее от слишком затянувшейся тоски. Она никогда не считала, что ее может как-то вдохновить идея смерти, но не испытывала ни отчаяния, ни ярости. Энграсия была спокойна. То же самое она, наверное, испытывала бы, если бы отправлялась в какое-то длительное путешествие, перед которым надо было привести в порядок свой дом. Она попыталась провести по волосам расческой, но они стали жесткими и непослушными. Надо будет их отрезать, подумала она, и сказала об этом Моррису, который снова улыбнулся — его печальная улыбка сверкнула на его сияющем черном лице.
— По крайней мере, у тебя светящаяся улыбка, — сказала Энграсия. — Ты бы видел, как красиво это смотрится.
Она не собиралась ни перед кем разыгрывать драму. Особенно перед Моррисом. Его драматизма хватит на двоих, подумала она, снова намыливаясь. Где-то очень глубоко, в глубине сердца, она не верила в то, что он ей сказал. Она хотела дать воде шанс отмыть хоть чуточку въевшегося в кожу вещества. Моррис некоторое время назад сравнил его с татуировкой. В любом случае вода шла на пользу после бессонной ночи. Купание было одним из ее удовольствий. Она не хотела выходить из душа. На самом деле она очень боялась снова встретиться лицом к лицу с мальчиками. Конечно, смерть не была большим событием в Фагуасе. Никто не надеялся дожить до старости, не строил планы на далекое будущее. Этого Моррис не мог понять, живя в обществе, где к смерти относились с тревогой, где люди со всей серьезностью и старанием делали все, чтобы прожить как можно дольше. Но, естественно, мальчишки ожидали героической смерти, и, возможно, в этом была ее миссия: обеспечить им достойную смерть, просто не позволить, чтобы свет истерзал их, лишил их ногтей, волос, чтобы погасил их, словно огонь, подпитывающийся от собственного жара.
— Нам надо найти более подходящий способ смерти мальчишкам, что-то более характерное для их возраста, — сказала она, выходя из душа, обворачивая тело полотенцем и выжимая волосы, чтобы с них не капала вода. — В этой стране молодые парни не умирают на постели.