Ли Майклс - Стратегия любви
— Вставай и прими душ. Мы оба вымокли и, если не согреемся и не высохнем, подхватим воспаление легких. — Он поднял ее на ноги. — И чистота тоже не повредит, особенно тебе.
Слабая попытка юмора вызвала у нее желание заплакать. Она слегка покачала головой, пытаясь прогнать слезы, но это движение вызвало обратную реакцию, и две больших горячих слезы скатились по щекам.
Пенн взял ее за подбородок, повернул ее лицо к себе и поймал слезы кончиком языка. Легкое, как касание бабочки, прикосновение вызвало у нее сильное, пронизывающее чувство, и она застонала, наклонившись к нему — без всякого намерения соблазнить его, а просто потому, что ноги ее внезапно стали ватными.
Он что-то произнес хриплым шепотом и привлек ее к себе, а его рот страстно прижался к ее губам.
Он уже не контролировал себя. Он вел себя так же, как и она в эти дни. Это было только честно. Она уже давно потеряла всякий здравый смысл…
Но засевшие в ее памяти, подобно злобному маленькому демону, слова неприятно укололи ее: «Отсутствие всякого здравого смысла…»
Когда-то он обвинял ее в том, что она обрабатывает его, занимаясь с ним любовью, в надежде навсегда поймать в ловушку. Повторится ли вновь это прошлое?
Она пыталась стереть это прошлое из своей памяти, и, когда ее пальцы скользили по его лицу, липкая кровь, все еще сочившаяся из царапины на лбу, вернула ее к действительности. Она положила руки ему на грудь, удерживая его на минимальном расстоянии, и сказала:
— Эту царапину надо промыть.
Пенн нежно коснулся кончика ее носа.
— Я приму душ сразу после тебя, а потом ты можешь этим заняться.
Не имело смысла обсуждать это, она уже вымоется и высохнет — и он тоже, — пока они будут спорить, следует ли сейчас соблюдать традиционное «сначала дамы».
Пока они сидели у камина, с нее перестало капать. Но грязь, которая стала засыхать на руках и ногах, вынуждала ее чесаться. Да и одежда на ней была все еще неприятно мокрая. Ей прямо пришлось сдирать с себя блузку — засохшая грязь словно приклеила ее к телу. На лице оставались грязные разводы — понятно, почему Пенн сказал, что мытье пойдет ей только на пользу.
Когда она спустилась вниз, закутанная в большой махровый халат и все еще вытирая волосы полотенцем, ее встретил божественный аромат горячего шоколада. Пенн протянул ей кружку.
— Я подумала, — поколебавшись, проговорила она, — стена твоего коттеджа… она совсем обрушилась.
Пенн кивнул:
— Спальная веранда получила страшный удар.
— Все внутри, должно быть, разрушено?
Он пожал плечами.
— Ничего не поделаешь. Но самое худшее позади. Начался дождь, сейчас станет посветлее.
Она посмотрела на часы и удивилась, обнаружив, что едва наступала пора заката солнца. Темнота была такая, что казалось, будто уже почти полночь.
Пенн взял свою кружку и пошел наверх, а Кэтлин вернулась к огню. Он подбросил в камин еще полено, а она вынула шерстяное одеяло из дорожного чемодана, служившего им кофейным столиком, и растянула его прямо перед горящими дровами, чтобы поскорее согреть ноги. Ступни ее болели, оттого что она босиком бежала по гравию.
Не блестяще, Кэтлин. Тебе не делает чести, что он ходит туда-сюда, ухаживает за тобой! Ты бросилась спасать его от грозы, а все кончилось тем, что упала в лужу и спасал он тебя.
Все это, конечно, говорило о том, до какой степени она потеряла над собой контроль. Ей не забыть своего нескончаемого воя — и она не сможет его забыть, пока не вылечит свое натруженное криком горло.
Шнудель плюхнулся с ней рядом, чтобы тоже погреться в тепле, и Кэтлин ласкала его мягкую шерсть, глядя в огонь и проводя ревизию в своей душе.
Хватит играть с собой в прятки. Хватит притворяться, будто она сможет легко обходиться без него. Воображать, будто все это не имеет значения. Она любит Пенна так сильно, как только может любить. Ей остается сделать лишь один выбор. Она примет от него все, что можно принять, — любую часть того, что он согласен разделить с ней.
А что, если он не захочет так поступить? Что, если он подумает, будто я снова его обрабатываю?
Конечно, был способ заставить его понять, что она тоже извлекла кое-какие уроки из прошлого и могла бы принять то, что он готов ей дать, и довольствоваться этим…
Ты можешь, Кэтлин? Можешь ли обещать ему это?
Но другого пути не было. Этот путь будет, несомненно, болезненным. Когда он уйдет…
Потому что рано или поздно он неизбежно уйдет. Она уже видела эту неугомонность в нем. Уход, возможно, на какое-то время будет отложен, но помешать ему нельзя. Она распрямила плечи. Когда он уйдет, она смирится, вот и все. Это будет болезненно, но не более болезненно, чем если она отвернулась бы от него сейчас. Потерять его — ужасно, но сознательно отказаться от него совсем — равносильно смерти, преждевременной смерти. Несомненно, лучше иметь что-то, чем вовсе ничего…
Лампочка вспыхнула раз, мигнула и погасла. В комнате стало темно. Огонь камина бросал причудливые, таинственные тени. Пока Кэтлин нашла свечу и поставила ее прямо на блюдце, накапав на него сначала воска, Пенн закончил принимать душ.
Она услышала, как он ощупью пробирается в полумраке по антресоли к спиральной лестнице.
Кэтлин поглядела наверх почти с испугом и увидела, что он стоит там, облокотившись о чугунные перила, и смотрит на нее. Она быстро отвернулась и уставилась на пламя свечи. Она слышала, как он сошел с лестницы, прошел по ее комнате, но она не взглянула на него до тех пор, пока он не опустился рядом с ней на одеяло. Тогда, слегка удивленная, что он уже тут, она не могла удержаться, чтобы не бросить на него взгляд.
Он был закутан в яркий клетчатый махровый халат.
— Как хорошо, что кто-то беззаботно оставил здесь свой халат, — задумчиво произнес он и протянул руку, чтобы помешать кочергой дрова в камине.
— Не мой гость, — оборвала она. — Он уже висел на двери ванной, когда я сюда приехала.
Его улыбка вызвала у нее раздражение.
— Я не спрашиваю, Котенок. Мне это ни к чему.
Он поставил кочергу на место и обнял Кэтлин. Через какое-то мгновение она уже лежала на одеяле, вытянувшись в полный рост, не представляя себе полностью, как это произошло. Просто все было очень спокойно и не требовало от нее никаких усилий.
— Сейчас, — прошептали его губы около ее губ. — Ты действительно жалеешь, что нам пришлось подождать, пока мы приведем себя в порядок? — Его губы передвигались мягко от ямочки на ее подбородке вверх до маленькой мочки уха. — Не могу сказать, что я поклоняюсь мылу и воде, понимаешь? Ты была не менее привлекательна днем в зарослях малины — теплая, нежная, с липким малиновым соком на губах… Но другое дело, когда я обнаружил, что вместо кожи целую на ней грязь…
