Анна Климова - Ангелы не плачут
Старуха снова замолчала, но Галя не стала ее принуждать к дальнейшему рассказу. Она знала, что Афродита Егоровна скажет все до конца, потому что та история угнетала ее так же, как и бабушку. Только у нее не было острой потребности скрывать произошедшее много лет назад.
— Я знала, что родители увезли Валю из Москвы, подальше от знакомых, от школы и от Антона. Антон, конечно же, переживал. Часто не ночевал дома. И вот однажды, когда я в очередной раз приехала в гости к Зое, то увидела на лестничной площадке Валю. Было холодно. Она стояла у окна, поджидая Антона, и дрожала. Ее… состояние хоть и было уже заметно, но не так сильно, потому что на ней было широкое пальто. Оказалось, что она сбежала от своей тетки, жившей в Горьком. Я понимала, что если эти двое встретятся, то натворят бог знает каких глупостей. Короче, я предложила ей поехать ко мне домой.
— К вам домой? — изумилась Галя.
— Да, ко мне домой. Но твоя бабушка до сих пор ничего об этом не знает. Так что, смотри, не выдай меня, — погрозила она пальцем. — Валя согласилась после того, как я пообещала устроить ей встречу с Антоном. Пообещать-то я пообещала, но застать Антона дома было практически невозможно. Он пропадал у друзей, жил на чьих-то дачах. Звонил матери через день, и то только для того, чтобы она не заявила в милицию о его пропаже. Валя отчаивалась все больше и больше. Ни я, ни она не знали, что делать. А все сроки, кажется, уже подходили. Чтобы хоть как-то отвлечь ее, я посоветовала ей писать Антону письма, как если бы она с ним говорила. Мы же не знали, как все могло потом обернуться, но было очевидно, что никто им не позволит быть вместе. И вот однажды ночью Валя разбудила нас и с ужасом произнесла только одно слово: «Уже!». Мой муж немедленно вызвал «скорую». В больнице она вынуждена была сказать и свою фамилию, и номер домашнего телефона. Надо ли говорить, что ее родители примчались через полчаса. Они заставили ее оставить ребенка и, наверное, дали кое-кому «в лапу», чтобы все скрыть. После этого Валю они снова куда-то увезли. А через неделю… — старуха судорожно вздохнула и смахнула слезы, — через неделю у нас был какой-то праздник, и позвонил сам Антон, чтобы поздравить. Тогда я ему, дура набитая, все и выложила… Вероятно, он подумал, что успеет еще с ней увидеться… я не знаю, но на следующий день мы узнали, что он разбился на мотоцикле… насмерть. Дороги были скользкие, он мчался, что было мочи… к ней.
Галя и сама не замечала, что плачет. Она не могла ни спрашивать, ни вообще что-то говорить.
— Если бы ты знала, как я корила себя потом, как ругала, — продолжала старуха. — Мне и надо было только попросить его приехать к нам, а уж тогда ему все говорить. Но нет, не утерпела!.. Через некоторое время я получила от Вали письмо. Она спрашивала, можно ли им с Антоном переписываться через меня. Я не могла скрывать от нее правду… После того письма я написала ей еще несколько раз, но все мои письма вернулись обратно с пометкой, что такого адресата нет. Из-за всего этого Зоя вынуждена была поменять квартиру. Я не могла ее оставить, хотя до сих пор чувствую свою вину за происшедшее. Если бы не тот звонок, Антон был бы жив… Прости меня, Галочка! Прости дуру старую… — заплакала старуха.
Галя тоже плакала, но ненависти к бабушкиной подруге, сыгравшей свою роковую роль, не было. Была жалость к человеку, столько лет страдавшему из-за своих неосторожных слов, произнесенных по телефону. Она понимала, какую тяжесть Афродита Егоровна носила в своем сердце. И теперь самым лучшим будет снять эту тяжесть, этот страшный груз.
— Все уже давно в прошлом, тетя Фрося, — произнесла Галя, вытерев слезы и улыбнувшись. — Не надо мучить себя, потому что зла на вас я не хочу и не могу держать. И я рада, что вы мне обо всем рассказали. Незнание угнетало бы меня больше. Спасибо вам. Спасибо и за то, что вы попытались помочь им. Одна из всех. Это многого стоит. Бабушке я ничего не скажу. Не стоит ее лишний раз беспокоить. Но… мне бы хотелось узнать о судьбе тех писем…
— А они у меня! — живо откликнулась старуха. — Да, у меня!
— Вы мне их… отдадите?
— Боже мой, конечно!
Афродита Егоровна скрылась в комнатах, а потом появилась с простой ученической тетрадкой в руках.
— Я прятала ее все эти годы. Не знала, что с ней делать… Все порывалась сжечь потихоньку, но рука не поднималась.
Но Галя уже не слушала старуху. Она вышла в прихожую и начала одеваться. Афродита Егоровна следовала за ней робкой тенью.
— Меньше всего я хотела, чтобы все так вышло. Сама корюсь. Бабушке твоей вообще до сих пор в глаза стыдно смотреть. Загубила невинную душу…
Галя, как могла, успокоила старуху и ушла, прижимая к груди тетрадь. Конечно, Афродита Егоровна мучилась, но что она, Галя, могла теперь с этим поделать? У каждого своя боль. И каждый остается с этой болью, даже если рассказал о ней другому, даже если нашел сочувствие и понимание. Таков человек. Память о прошлых ошибках гнетет его помимо воли. Возможно, в этом и есть его спасение — подспудное раскаяние.
Вероятно, и бабушка раскаивалась, хотя и не хотела признаваться в этом. Поэтому Галя не могла чувствовать на нее обиду. Люди ведь не ангелы. Они не безгрешны. Они имеют право ошибаться, и они способны страдать из-за этого. Страдать, любить, ненавидеть — жить.
Галя запрыгнула в первый же проходивший автобус. Салон был почти полупустой из-за позднего времени. Она устроилась у окна, после чего открыла тетрадь и различила ровный, округлый, почти детский почерк…
«Милый Антоша!
Если сказать, что я хочу тебя видеть, значит — ничего не сказать.
Все это время я была у тетки в Горьком. Туда меня отвезли родители. Мы почти не разговаривали с ней. Я понимала, что она меня осуждает, презирает и даже, наверное, ненавидит. Я же все видела и все чувствовала. Слыша, как она зло гремит посудой на кухне, как яростно протирает полы, заставляя меня поднимать ноги, я хотела плакать. Даже ее молчание действовало хуже, чем крики родителей. Целыми днями я сидела дома. Уходя на работу, она запирала меня в квартире и не давала ключей. А вечером мы вместе смотрели «Время», ужинали и шли спать. Вернее, это она давала понять, что пора ложиться, — молча подходила к телевизору и выключала его.
Я ни у кого не могла спросить совета, разве что у врача, когда тетка меня к нему водила. Я не могла понять, правильно ли то, что со мной происходит по утрам. Ты не представляешь, Антоша, как мне было плохо, как жутко, как страшно. Тем более, что тебя не было рядом…
Может быть, то, что мы с тобой сделали, неправильно, но ведь нельзя же за это так ненавидеть! То, что произошло с нами, могло бы оказаться дурным, только если бы мы не любили друг друга, если бы это было, как с Надей. Она даже не помнила мальчика, с которым они делали ЭТО. В любом случае, я ее все равно понимаю. Теперь понимаю.
