Преданная (СИ) - Мария Анатольевна Акулова
Унизительно осознавать, что в сложившейся ситуации искренне хотела бы только оказаться на чужом месте.
Еще унизительней отрицать очевидное и раз за разом находить ему оправдания.
А здесь-то какие? Он спит с Леной, не против разово трахнуть Виту, на меня пялится. Пишет пошлости с анонимной страницы.
Это все складывается в четкий портрет говнюка, но я до сих пор эгоистично хочу, чтобы он докурил, сел в машину и уехал.
Да, выпил. Да, так поступают только безответственные. Но… Мне легче оправдывать безответственность, чем блядский расчет.
Слежу за неспешными движениями и даже слюну сглотнуть боюсь. По плечам ползет ветерок. Ежусь. Веду ладонями по коже.
Неопределенность продолжает одна за другой уничтожать мои нервные клетки.
Если он сейчас потушит сигарету, закроет машину и пойдет к корпусу отеля, “подарит” мне самый большой в жизни комплекс. И настроить себя на то, что так и будет, не могу. Зачем-то даю ему шанс снова оказаться лучше.
В тишине хорошо слышно, как Тарнавский прокашливается. Затягивается опять, подходит к урне. Погасив сигарету, несколько бесконечных секунд смотрит под ноги или на колесо своей машины, потом же хлопает дверью и обходит ее.
Ступает на дорогу, смотрит прямо на меня, даже не делая вид, что только заметил или удивлен.
Приближается, распространяя вокруг слишком мощную для меня ауру. Мне кажется, он устал, раздражен, на что-то зол, но в то же время все по-прежнему у него под контролем.
Обманчиво-спокойное:
— Дежуришь, помощница? — Выстреливает краской в лицо и трепетом в грудную клетку.
Тарнавский делает десять уверенных шагов в мою сторону. А я так и стою, будто вкопали. Ловлю лицом пристальный взгляд.
Нос щекочет запах. Волоски на руках и затылке поднимаются.
Не дождавшись ответа, Тарнавский продолжает:
— Думаешь, мне сейчас может понадобиться твоя помощь? — Вопрос сочится иронией. Я ее впитываю.
— Добрый вечер, Вячеслав Евгеньевич, — здороваюсь, силой заставляя себя опустить руки и сжать их в замке. Мужской взгляд проезжается по телу до того самого замка.
Лизино платье перестает казаться просто женственным и уютным.
— Добрый, Юля. Такси ждешь или…
Молча слежу за тем, как карие глаза возвращаются к моим.
Когда он со мной, я придумываю, что мой, и перестаю ненавидеть. Но больно жгутся мысли о том, что мне — мелкие доебки. Тупые поручения. Риск пойти соучасницей в грязных делишках. Ебаное доверие. Но не больше. А другим…
— Воздухом дышу.
Моя ложь отражается на лице Тарнавского улыбкой. Ленивой и усталой.
— Ясно… — Он ненадолго опускает голову и смотрит на мои босоножки. Я поджимаю пальчики, возвращается к лицу.
— Я думала, человек, переживший измену, никогда не поступит так, как вы…
Я собиралась говорить вообще другое, но ляпаю то, что разрывает изнутри.
Соблазняю недостаточно, это уже понятно, но эпатирую хорошо. Мне кажется, Виту он троллил, а в ответ на мою шпильку искренне удивляется. Приподнимает брови. Продолжения ждет…
Но продолжения не будет. Я сжимаю губы. Тарнавский улыбается с зубами и склоняет голову на бок.
Каждый раз, когда вот так смотрит, я убеждаюсь, что нравлюсь ему. Но что-то тормозит. Может его сам факт симпатии злит?
— А ты обо мне много знаешь, Юля, — будь я настоящей шпионкой, сейчас бы жестко спалилась. Но я влюбленная злющая девушка.
— Я же предупреждала. О вас сплетничают…
Тарнавский снова улыбается. Опускает взгляд на плитку между нами. Делает шаг. Я дергаюсь, стреляет вверх своим. Мол, не стоит.
Усмиряю трусость, сжимаю руки сильнее и не двигаюсь.
Носки летних мужских ботинок упираются в мои босоножки. Смотрю вниз. Вверх — страшновато… Дышу не так размеренно, как мой судья.
Кое-как расслабляю задеревеневшие пальцы. Он поддевает мой подбородок своими и запрокидывает голову.
Не знаю, права ли я, но кажется, что втягивает воздух. Снова сжимаю губы.
Не надо мне устраивать алкотест.
Разряды напряжения пляшут невидимыми искрами там, где он меня касается. Мужской взгляд нагревает мою кожу.
— Обо мне сплетничают… — Тарнавский повторяет, растягивая слова. — А ты внимательная. Хорошая у меня помощница.
Я знаю, что это ирония. Обидно очень. Но и тепло. От пальцев. От тела. От того, что между нами что-то есть. Может он просто человек такой? С говнецой? Я такого любить смогу? А исправить?
— Волейболом занималась? — Тарнавский даже не делает вид, что не наблюдал. От резкой смены темы и движения пальцев от подбородка к шее по телу проходится слабость.
Он не сжимает, но гладит. Держать подбородок вздернутым теперь неудобно, но я не опускаю. В глаза нужно смотреть. Может он смелость и оценил в Вите.
— В детстве. — Отвечаю коротко.
— Ты знаешь, что профессионалу разъебывать любителей неэтично?
Никогда не могу предугадать ход его мыслей и развитие нашей беседы. Его претензия заставляет только рот сначала широко открыть, а потом захлопнуть.
— Вам за сестру обидно? Она хорошо играла…
Хвалю его Майю, Тарнавский улыбается. Кивает в качестве благодарности. Гладит… Не знаю, зачем.
— Ей с вами понравилось. Только мне вы — нет.
Кривлюсь в ответ на колкость. Мужские пальцы тем временем съезжают назад. Сначала подушечки надавливают на шею сзади, потом ныряют в волосы.
Тело реагирует такой яркой вспышкой удовольствия, что я закрываю глаза. Пережить бы… Пульс подскакивает. Дыхание частит…
Нужно прекратить это срочно, но я чувствую себя парализованной. Вдруг осознаю, что попала в ловушку.
Чтобы остановить происходящее, стоит вжаться ладонями в грудь, легонько толкнуть. Он отступит. Извиниться. Раствориться. Но я открываю глаза и паралич только усиливается.
Сконцентрированный на моем лице взгляд ни черта не пьяный. Пальцы продолжают обманчиво расслаблять, надавливая на, несомненно, эрогенные зоны и поглаживая.
Тарнавский подается ближе. Втягивает воздух. Мажет губами по губам. Я дрожу.
— Ты хоть не набуханая… — То ли хвалит, то ли оскорбляет…
Я кладу ладони на твердую, горячую грудь и давлю. Промах. Ему похуй. Не отступает. Дергаю головой, он делает паузу в опасно расслабляющих поглаживаниях. Удерживает. Принуждает не брыкаться.
Чтобы не таять, цепляюсь за злость. Давлю на грудь еще раз и спрашиваю:
— Елена в курсе, что у вас с ней свободные отношения?
— Языкастая такая… — Это не комплимент. Почему-то направленный на мои сжатые губы взгляд наталкивает на мысли о неочевидном пошлом подтексте. Веду кончиком по губам. Убеждаюсь, что в карих глазах вспышками зажигается похоть.
Чуть ли сама не подаюсь вперед. Хочу прижаться своими влажными губами к его, но мой затылок снова сжимают пальцы. Он удерживает. Возможно, от глупости.
Ждет, когда наведу фокус на его глаза, требовательно спрашивает:
— Ты за кого беспокоишься, Юля? За мой моральный облик или за Лену? — Вместо того, чтобы ответить, я плотно
