Кэннон (ЛП) - Пейдж Сабрина
— Сводный брат, — поправляю я. — Это не твоё дело, с кем я встречаюсь, мама.
Рядом со мной полковник ругает Хендрикса:
— Я дал тебе чёртову работу, после того как ты не смог справиться с ней в реальном мире. После того, как ты не смог вернуть свой отряд живым.
Это похоже на то, как будто слова полковника внезапно усиливаются в комнате, и всё, что говорит моя мама, кажется, уходит на задний план, как будто кто-то убавил громкость её голоса. Она говорит о моём контракте, или о моей сделке, или о том, что подумают люди, или о какой-то другой ерунде, и всё, что я слышу — это то, что говорит полковник, эхом отдающееся в моей голове.
Ты не смог вернуть свой отряд живым.
Как будто всё происходит в замедленной съёмке. Хендрикс отводит кулак назад и бьёт полковника по лицу. Моя мать в своём вечернем платье поворачивается в сторону и кричит. И я кричу вслед Хендриксу, зову его по имени, когда он выходит за дверь.
Моя мать поворачивается ко мне:
— Ты видишь, что ты наделала?
— Что я наделала? — спрашиваю я и едва обращаю на неё внимание, больше сосредоточившись на преследовании Хендрикса. — Ты уволена, мама.
— Ты избалованная, неблагодарная маленькая сучка, — говорит она. На секунду я думаю о том, чтобы вытащить «Хендрикса» и тоже ударить её по лицу, но я этого не делаю.
Затем наступает полный хаос. Дверь открывается, и один из режиссёров смотрит на нас, моргая.
— Мисс Стоун, — произносит он. — Всё в порядке? Вам почти пора.
— Изменение планов, — говорю я, проходя мимо матери к двери, моё платье волочится за мной по полу, но мне всё равно.
Моя мать держит руку на лице моего отчима.
— Принеси ему немного льда, — кричит она режиссёру. — Эддисон Стоун, я связываюсь с адвокатом.
— Аналогично, — говорю я, направляясь к выходу.
Глава 29
Хендрикс
— Хендрикс! — зовёт Эдди. Она идёт ко мне, её платье развевается за спиной, приставленный к ней режиссёр-постановщик делает короткие быстрые шаги, чтобы не отставать, одновременно быстро разговаривая в гарнитуру и набирая текстовые сообщения на своём телефоне, зажав планшет под мышкой. — Подожди, пожалуйста.
Когда она догоняет меня, она берёт меня за руку, и я отталкиваю её, хотя часть меня хочет заключить её в объятия и поцеловать прямо здесь. Я хочу прижаться своими губами к её губам, вдохнуть её запах. Более того, я хочу забыть то дерьмо, которое только что сказал мой отец, то, что заставляет меня практически выползать из кожи вон, желая убраться отсюда нахуй.
— Эдди, иди туда, — говорю я. — Увидимся, когда ты закончишь.
— Подожди, Хендрикс, — говорит она, её щеки вспыхивают. — То, что твой отец сказал о твоей команде…
Я с трудом сглатываю.
— Оставь это в покое, девочка Эдди, — говорю я. — Ты в порядке?
Эдди улыбается, её щеки раскраснелись.
— Да, — отвечает она. — Думаю, да.
— Где они? — начинаю я.
— Они уходят, — говорит она. — Их выпроводят. Они были моими гостями, и им больше не рады.
— Охрана, наверное, также придёт за мной, знаешь ли, — говорю я, оглядываясь ей за спину. Я ожидаю, что в любой момент появятся мужчины в костюмах, чтобы проводить меня.
Эдди качает головой.
— Я не думаю, что полковник что-нибудь скажет, — произносит она. — Он слишком высокомерен, чтобы позволить кому-либо узнать, что это ты его ударил, а не наоборот.
Режиссёр перебивает:
— Это действительно беспрецедентно, мисс Стоун.
— Что беспрецедентно?
— Мы выдвигаемся, — говорит режиссёр, беря Эдди за руку.
— Я вернусь через несколько минут, — призывает Эдди. — Подождёшь меня здесь? И посмотри шоу!
Она исчезает, а я остаюсь стоять там, за кулисами, в окружении людей, которых я не знаю, но которых я узнаю по журналам, в их смокингах и вечерних платьях, слоняющихся вокруг, как на коктейльной вечеринке. Я остаюсь стоять там и думать о том, что сказал мой отец.
Ты не смог вернуть свой отряд живым.
Слова снова и снова прокручиваются в моей голове, и я не уверен, что смогу стоять здесь и смотреть церемонию награждения, когда я так взволнован, что мне просто хочется бежать, пока я больше не смогу думать. Я вдыхаю, пытаясь сосредоточиться на настоящем, а не на образах, которые начинают мелькать в моей голове, образах, которые я не могу стереть.
А потом я слышу голос Эдди по одному из многочисленных телевизоров, разбросанных по стенам за кулисами, и подхожу ближе к нему, игнорируя бессмысленную болтовню и глупые разговоры людей вокруг меня, рассказывающих о своих дизайнерских платьях и вечеринках после работы. Всё отступает на задний план, голоса сливаются воедино и превращаются в глухой рёв, когда я смотрю на неё.
— Я действую не по сценарию, — говорит она, глядя в камеру. — Я должна была спеть что-нибудь из моего готовящегося альбома, но я не собираюсь этого делать. Я спою то, что написала сама. Это не броско, и группа к этому не готова, так что будем только я и гитара. Я надеюсь, вам это понравится. И Хендрикс, если ты смотришь, это всё для тебя. Так было всегда.
С бьющимся в горле сердцем я наблюдаю, как Эдди берёт гитару и надевает ремешок себе на шею. Несколько человек, стоящих позади меня, хихикают, и я оборачиваюсь и взглядом заставляю их замолчать. Эдди, стоящая там в своём мерцающем белом вечернем платье с гитарой на шее, станет одним из тех снимков, которые будут расклеены по всем журналам и сайтам светской хроники в округе.
Я стою там, затаив дыхание, пока она играет первые несколько аккордов песни, которую я никогда не слышал, её глаза закрыты. А потом она начинает петь, и это гипнотизирует, наблюдать за ней. Она поёт о разбитом сердце и потере. И любви.
Я забыла, как дышать
Я забыла, как жить
Я забыла, как любить… пока не появился ты.
И, вот так, ночь поворачивается на сто восемьдесят градусов. Вот так, в моём сознании возникает образ Эдди, а не ужас из прошлого. Я знаю, что это не заменит его навсегда, но сейчас это так. И этого достаточно.
Когда Эдди заходит за кулисы, к ней практически пристают люди — другие знаменитости, несколько репортёров, но тела расступаются, и она стоит там, в нескольких футах от меня, глядя на меня.
— И? — она спрашивает.
— О, ты уже выступила? — спрашиваю я. — Я пошёл отлить, так что, думаю, пропустил это мимо ушей.
Эдди улыбается, подходит ко мне и кладёт руку мне на грудь. Я осознаю, что на нас смотрят, тот факт, что этот момент, то, что происходит между нами, находится в центре внимания в этой комнате, но мне всё равно.
— Не будь придурком, — говорит она.
— Ты уверена в этом? — спрашиваю я, напоминая ей обо всех потенциальных последствиях для неё, о возможности потери контракта. Лейбл подаст на неё в суд.
Эдди пожимает плечами:
— Да пошло оно всё.
— Ты знаешь, что я люблю тебя, — говорю я ей. Я понимаю, что думал об этом тысячу раз, и мне кажется, что я уже говорил это. Слова слетают с моих губ, звуча так знакомо, когда я говорю их ей, но я этого не говорил. Ещё нет. Только сейчас.
— О, правда? — спрашивает она. Её голова наклонена ко мне, губы приоткрыты, и я хочу поцеловать её, но я жду, потому что есть вещи, которые нужно сказать.
— Я люблю тебя, — говорю я. — Абсолютно и бесповоротно. Я любил тебя с первого дня, девочка Эдди. Я любил тебя семь лет.
— Хорошо, — говорит она.
— Хорошо? — спрашиваю я. — И это всё? Я говорю тебе, что люблю тебя, и ты соглашаешься?
Широкая улыбка расплывается по её лицу.
— Я тоже тебя люблю, но ты уже слышал, как я говорила это на сцене, — отвечает она. — А теперь перестань меня огорчать и поцелуй меня уже. Ты знаешь, что таблоидам понадобится хороший снимок, чтобы дополнить их скандал. Так давай дадим им его.
И я целую её — одним из тех замедленных поцелуев, когда руки в волосах, прям как в кино, когда всё в мире останавливается.
А потом я наклоняюсь, подхватываю её на руки и уношу её нахуй оттуда, ухмыляясь, как самый счастливый сукин сын на планете, потому что так оно и есть. Прямо перед репортёрами и остальными.
