Наизнанку - Евдокия Гуляева
Господи, и когда он только успел им стать!
Если бы не кофе, которому он до сих пор отдавал предпочтение, то я бы рискнула поспорить, и передо мной совершенно другой человек; вовсе не тот коренной шотландец с мозолистыми руками, лёгкой трехдневной щетиной и широкой добродушной улыбкой, которого я знала.
Он замялся, но всё же посмотрел мне в глаза:
– Катерина, дочка, выслушай меня. Только так ты сможешь всё понять. Твоя мама, я так любил ее…
Он нервно провел рукой по волосам и продолжил не сразу.
Одна.
Две.
Три секунды прошли.
– Мы поженились, потом родилась ты. Я могу без малейшего колебания сказать, что это было счастливейшее время в нашей жизни. Она смеялась, и я улыбался вместе с ней. Я был настолько влюблён, доволен и окрылён, что не сразу заметил, что всё чаще улыбаюсь я один. Я попытался поговорить об этом, но она лишь пожимала плечами и отмахивалась, как будто её единственной целью было держать меня в неведении.
Он сильно волновался, речь его была сбивчива, но смысл, словно ржавыми гвоздями, дырявил моё сознание:
– Я чувствовал приближение чего-то страшного, как ждут цунами после землетрясения на острове.
Паузы становились тягостней и дольше:
– Её кожа заметно потускнела, исчез румянец, глаза перестали сиять. Всё чаще я ловил в молчаливом взгляде просьбу оставить её в покое. Она больше не целовала меня по утрам и на прощанье. Я гнал от себя тревожную мысль о том, что она могла меня разлюбить. До банального просто! «Любовь длится три года», – навязчиво кружилось у меня в голове, и я пытался просто переждать этот кризис отношений. Казалось, что ей без меня лучше. Хотя я чувствовал, что она страдает! Но не понимал… А она молчала, скрывая от меня начало болезни.
Его голос дрожал, меняя тональность, порой переходя на нервный хрип:
– Я долго не знал, где скрывался тот враг, который уничтожал нашу счастливую жизнь. И, как оказалось, она и сама долго не признавалась себе в существовании этого врага. Ты была ещё маленькая, когда после первой химиотерапии началась долгая многолетняя ремиссия.
Он замолчал, глубоко вздохнул и выпалил:
– А потом опять наступил рецидив. И она снова промолчала! Ей оказалось проще выставить меня вон из своей и твоей жизни, чем признаться в этом. Я был вынужден уйти тогда и отчасти принял такое решение от безвыходности. Она игнорировала мои звонки и голосовые, не желала видеть меня рядом с вами и принимать от меня какую-либо помощь. Изо дня в день я долбился в закрытую дверь. Буквально.
Для получения полного доступа к воспоминаниям, оказалось, их необходимо сложить воедино, словно пазл, состоящий из множества разрозненных временных кусочков.
– А потом ты встретил Лауру и вернулся забрать свои вещи.
Он прочистил горло.
Иногда мне кажется, что душевная боль может разворотить грудную клетку, переломать рёбра и прорваться сквозь кожу.
Я никогда не узнаю правды. Маму, ведь, уже не спросишь.
– Не оправдываю себя. Да, я смалодушничал и не осмелился появится на похоронах. Я плохой отец и был им всегда. А сейчас пришёл учить повзрослевшую дочь. Но клянусь тебе, что любил бы твою маму до конца жизни. Вот только она сама отказалась от любви, от меня и от жизни.
– Что ты хочешь?
Он нервно похлопал себя по бедру свернутой в рулон газетой, словно только сейчас добрался до самой сути, свободной рукой залез в нагрудный карман жилета и вытащил небольшую пачку аккуратно сложенных вдвое купюр.
– Я бы никогда сам не попросил тебя уехать, пойми, но Лаура нервничает. Ты всё равно рано или поздно планировала снять комнату, тогда почему бы не сделать это сегодня? … Я просто защищаю её покой.
– Кажется, она та женщина, которая тебе нужна.
Я улыбнулась ему. Изо всех сил растянула губы.
Я не знаю, как мне до сих пор удавалось улыбаться несмотря ни на что; всё потому, что я ему слишком чужая, чтобы позволять себе такую роскошь, как истерика.
– Да… – выдохнул он, словно своим неожиданным дружелюбием я вышибла из него дух, – наверное…
Мы оба понимали реальность нашей ситуации.
У него теперь была другая семья.
А у меня оставалась только я.
– Пожалуйста, Катерина, возьми их.
Я отчаянно пыталась не разреветься. Не здесь. Не сейчас.
– Пап, мне не нужны твои деньги. Я обещаю тебе уехать. Всё будет в порядке.
Он поколебался, потом кивнул и положил купюры обратно.
Его глаза полны тягостной неловкости, той, что я прежде в них не видела. Он открыл рот. Затем сжал губы. Может быть передумал сотни раз, пока слова не слетели с его губ прямо в пустоту между нами:
– Дочка, только не говори о нашем разговоре Хантеру.
Глава 19.2
На работу я добралась быстро.
Хотелось надеяться, что активная деятельность, если не поможет избавиться, то сможет хотя бы изменить направление моих мыслей. Ко всем прочим переживательным моментам, теперь добавился ещё один – поиск комнаты.
Съехать нужно было как можно быстрее. В идеальном варианте – сегодня.
Так даже лучше. Я не буду каждый раз напрягаться в ожидании… чего-нибудь: натыкаться на отца и неодобрительный взгляд Лауры, мне не придётся переживать о возможно скором возвращении Ребекки; а ещё я смогу пригласить к себе домой бойфренда, и не нужно будет беспокоиться о неудобных вопросах, непредсказуемых скандалах и возможных от них последствий.
До меня мигом дошло, что мы будем свободны в выборе времени и места для занятий сексом: небольшая кровать, стол, пол и подоконник, даже тесная ванная – подойдёт любое пространство, учитывая вчерашний скромный опыт на капоте машины.
От воспоминаний о прикосновении к горячим ягодицам холодного металла, моё лицо вспыхнуло, а дыхание сбилось.
Чем дольше я думала о переезде, тем больше эта идея казалась мне поразительно правильной.
В какой-то момент мои проблемы показались такими разрешимыми!
Пока Терри рядом без умолку что-то говорила, я, не слушая её, на всё утвердительно кивала. Неодолимое желание увидеть Хантера и посмотреть ему в глаза, чтобы убедиться в том, что вчера мне ничего не привиделось, заставляло постоянно смотреть на поле в ожидании команды «Стронг-Вилл» в ярко-голубых поло.
Видимо, всё это время, пока я украдкой бросала рассеянный взгляд на выход из мужских раздевалок клуба, на моём лице красовалась мечтательная улыбка, а волнение,
