Вера Колочкова - Добрая, злая
– Да некогда мне обедать, теть Сим… – тяжело поднялась грузным телом с одеяла мать. – Я ведь так, на минутку заехала, вон, с дочкой поздороваться…
– Да как же это – на минутку? В такую даль – на минутку?
– А злой бабе и семь верст не крюк… Правда, Сань? – обернулась она к ней, глядя насмешливо сверху вниз. – Это у нас только добрые далеко врут, да близко едут… Ладно, пойду я. Некогда мне тут с вами… Простите меня, тетя Сима, в другой раз пообедаем.
– Да как же… Да что же… – виновато затопталась около нее старуха, всплескивая руками. – А Санюшка-то что же, еще останется иль с собой заберешь?
– Ишь как тебя здесь хорошо называют – Санюшка… – уже на ходу обернулась к ней мать и добавила равнодушно, будто между прочим: – А операцию-то мальчишке, кстати, сделали там, в Швейцарии… Говорят, удачно прошла, жить будет. Вот и добро победило, если не считать того, что плевок в мать попал…
– Ахти… – только и проговорила баба Сима ей вслед, всплеснув руками. Потом глянула на нее в недоумении: – Чего это вы тут? Ругались, что ль?
– Нет, баба Сима, не ругались. Хуже…
– Это ты чего, плачешь, что ли?
– Ага… Я тут немного поплачу… Вы идите в дом, я потом приду…
– Что, мать шибко обидела?
– Нет. Это я, я ее обидела… Вы идите, баб Сим, иди-и-те…
Старуха ушла, горестно приговаривая что-то себе под нос. А поплакать у нее так и не получилось. Телефон вдруг ожил снова, и она потянулась к нему с виноватой торопливостью, проглотив слезы – мама звонит? Передумала, простила? Глянула на дисплей – нет, не мама… Всего лишь Поль, предательница…
– Са-а-ань… – потянулся в ухо высокий заискивающий голосок, – прости меня, Са-аньк… Я твоей матери тут раскололась нечаянно, она меня врасплох застала… Вот, звоню предупредить!
– Да ладно, Поль. Чего уж теперь, – прогундосила в трубку, поморщившись, – а только припоздала ты со своим предупреждением…
– Она что, тебе уже звонила, да?
– Нет. Она сама приезжала.
– Да ты что?! И… что она? Как отреагировала?
Услышав, как пробилась сквозь виноватый голос подруги капелька кровожадного любопытства, она снова поморщилась, досадливо смахнула слезу со щеки. Даже отвечать на вопрос не хотелось, а хотелось побыстрее закончить разговор…
– Ну чего ты молчишь, Сань? Чего она тебе сказала-то?
– Да так… Ничего особенного. Сказала, что я очень добрая девочка. Которая очень хорошо умеет плеваться.
– В смысле? И все, что ли?
– И все.
– И даже оплеуху не дала?
– Ты знаешь, лучше бы дала… И вообще, Поль, я не хочу больше это обсуждать, поняла?
– Да поняла, поняла… Слушай, а ты там, в своей ссылке, «Стройку любви» смотришь?
– Нет, не смотрю. Здесь канала нет. Да и не очень хочется, если честно. Неинтересно уже.
– Ой, так ты ж и не знаешь ничего! Кирюшу-то твоего выгнали с позором! Сказали, что он тряпка бесхарактерная, альфонс и лузер! Представляешь? А он напоследок такие показательные выступления устроил, ты бы видела! Это было… Ну просто что-то с чем-то!
– А… что было?
– Ну, когда все против него проголосовали, ему вроде как последнее слово дали, полагается у них так с последним словом, как на суде. Ну вот он и выступил! Я, говорит, оттого тут у вас отношения не построил, что у меня в реальной жизни девушка есть! Я, говорит, ее очень люблю и все время о ней думаю! Представляешь, как выкрутился, прохвост? Все в свою пользу обыграл, можно сказать, двух зайцев убил… Глянул в камеру, знаешь, жалобно так, еще и проговорил очень задушевно: я люблю тебя, Сантана, прости меня… Я всегда тебя любил и всегда буду любить…
– Что, так и сказал?
– Ну да! А ведущая еще добавила этак издевательски: какое у твоей девушки красивое имя! Надеюсь, говорит, она тебя тоже любит и ждет… Я думаю, он сейчас наверняка уже обратно едет. И ты давай приезжай, какой теперь смысл там сидеть?
– Нет, Поль, я не поеду. Мама сказала, что она никогда мне вранья не простит. Да я и сама не хочу домой… Не могу… И вообще, отстань от меня, ничего я не хочу…
– Ну прости меня, Сань! Ты ж свою маму знаешь! Она так на меня наехала, что я с перепугу все и выболтала! Я не хотела, честное слово!
– Да. Так не хотела, что рассказала все, до самых мелких подробностей. А может, тебе показалось, что не хотела? А, Поль?
– Да иди ты знаешь куда! Подумаешь, мамочка на нее обиделась! Да простит тебя твоя мамочка, еще и денег на радостях подкинет, и в Англию отправит! И не ври, что тебе домой не хочется и про Кирюху слушать неинтересно! Все тебе и хочется и интересно! Тебе просто охота… повыделываться немного, перед своей распрекрасной жизнью пококетничать! Ну вот и кокетничай дальше, я тут при чем? Надо же, домой ей не хочется возвращаться! Не ври!
– Я не вру, Поль. Если б ты знала, как мне здесь… хорошо. Вернее, было хорошо…
– Ага. Даже лучше, чем в Англии?
Она лишь поморщилась, отодвигая звенящее голосом Поль тельце телефона от уха, будто боялась, что оттуда вот-вот плеснет брызгами злобной зависти. Всхлипнув, нажала на кнопку отбоя, бросила телефон на одеяло, закрыла руками лицо. Долго так сидела, раскачиваясь и проговаривая про себя одно и то же: не хочу, не хочу, не хочу… Лицо под ладонями было горячим, мокрым от слез, голова гудела отчаянием, и сквозь это отчаяние все пробивался и пробивался звенящий обидой мамин голос: добрая девочка плюнула и попала… Потому что добро всегда побеждает зло… А откуда-то сбоку, со второго плана, звучал аккомпанементом голос подруги Поль: охота своей распрекрасной жизнью пококетничать?
Эх ты, глупая Поль… Какая ж она распрекрасная, эта жизнь, если ею… так жить не хочется? А надо, надо, черт побери, других вариантов все равно нет…
– Санюшка-а-а… – ласково позвал откуда-то сочувствующий бабы-Симин голос. – Ну хватит уж сидеть рыдать-то, солнце голову напечет… Иди, нето, в дом, там уж в холодке и поплачешь…
От этого робкого сочувствия стало еще горше, и жалко стало добрую бабу Симу, и себя жалко, и стыдно за Кирюшу, за Поль… Нет, почему все у нее… так? Почему нельзя быть просто доброй, той самой, которая не плюет с балкона и не попадает в близких людей, не вызывает зависти у подруг? Почему приходится быть доброй… наизнанку? Неужели нельзя делать так, чтобы всем было хорошо? Неужели и впрямь – нельзя?
– Иду, баб Сим… – прогундосила сквозь тяжелый нос, вставая. – Иду…
* * *Под утро пошел дождь – она слышала, как ударили по земле первые тяжелые капли. И ветер в открытое окно ворвался сырой, холодный, натянул парусом занавеску. Наверное, погода испортилась. И хорошо, что испортилась, будет теперь нормальный фон ее слезному настроению. Забралась с головой под одеяло, вздохнула всхлипнула еще раз, уснула, наконец…
