Сицилиец для Золушки - Штогрина Анна
Люди Брунетти отсекли от меня Антонио. Мой друг поехал в другой машине следом. Дарио же явно был не рад встрече со мной в Палермо. Одно то, как он до синяков вцепился в мой локоть и бесцеремонно потащил следом за собой в свою тачку подкосило мою уверенность в приятном времяпрепровождении.
— Разве ты не рад меня видеть? — спросила я ангельским голоском. Прикидываться дурой мне не впервой. Следовательно, с этой задачей я справлялась на отлично.
— Ты должна быть сейчас в Аргидженто. Какого хера ты приперлась в Палермо, — процедил сквозь зубы Брунетти. Его и так грозный вид стал еще более жутким. Черные брови сошлись на переносице, а глаза метали молнии. В сочетании с громовым басом, вид бывшего мужа производил неизгладимое впечатление.
Поджилки тряслись все быстрее, крупная дрожь била беспощадно. В салоне авто воцарилась густая аура безумной злости. Брунетти полыхал ей, порабощая мою волю. Хотелось уже жалобно пропищать извинения и исчезнуть из-под его тучного взгляда. Взять себя в руки было сложно, но я вздохнула поглубже и села ровнее.
— Ты уехал не попрощавшись. Разве так поступают с бывшими женами? — произнесла я с самым невинным выражением лица. Дарио несколько минут продолжал испепелять меня убийственным взглядом. Затем отвернулся к окну и прорычал сквозь зубы ругательства. Удивительно, как он не придушил меня за непокорность. За самовольный поступок. Сицилийский доминант!
— Ты даже не представляешь, что учудила своим сумасбродным поступком. Теперь тебе нельзя возвращаться в Аргидженто. Ты создала мне новую головную боль — придумать, как защитить тебя от моих врагов, — задумчиво проговорил Дарио, не глядя на меня. Его слова для меня возымели противоположный эффект. Я невольно начала улыбаться. Значит, Брунетти переживает за меня. Боится, чтоб меня не убили. Ради первой эмоции, кроме ненависти, стоило примчаться к нему в Палермо.
— Три дня будешь со мной. Потом полетим в Черногорию, — наконец-то, сказал мой жуткий бородач.
— Договорились, — я произнесла это слишком радостно, чем вызвала у Брунетти новый прилив ярости.
— Не думай, что это что-то значит. Так же, как и то, что я тебя вчера трахнул. Надо было тебя пристрелить, чтоб ты больше не создавала мне проблем, тупая сучка, — гневно прорычал зверюга.
— Так пристрели! Чего меня прятать? Давай, вышвырни меня на улицу и пусть твои мафиозные психопаты сделают за тебя всю грязную работу, — возмутилась я. — Ты меня слишком сильно наказываешь, Брунетти. Нам пора поговорить как взрослым людям. Я не знаю, как загладить свою вину перед тобой. Ты не считаешь моим оправданием то, что тебя не было год рядом. Я ведь думала, что ты умер…
— И с радостью заскочила на член племянника. Моя вдова оказалась настоящей шлюхой. Охуенно!
— Пошел ты, — я тоже отвернулась к окну. Всего за пару минут нахождения в машине с Дарио, я уже была готова прибить его. Ну или хотя бы треснуть по дерзкой бородатой морде.
Дальше мы ехали молча. Я сопела, как злой дикобраз, а Брунетти кидал на меня косые яростные взгляды. Видно раздумывал, как бы придушить меня по-быстрому. Проблемы я ему создала, видите ли! Да этот жестокий демон живет в них 24 на 7.
***Дарио Манфредо Брунетти
Дарио смотрел на предавшую его суку и трахал ее ментально. В своем гребанном белом платьице, с горькими кофейными глазами и растрепанными волосами, что он мысленно намотал на кулак и сжал до боли, в грязи мрачных улиц Палермо, Мария все равно напоминала непорочного ангела. Вопреки логике и здравому смыслу Дарио притягивали глаза Марии. Глубокие колодцы, наполненные горьким кипящим шоколадом. Суровому мафиози очень хотелось разглядеть в них подвох или обман. Но взгляд Марии был пронизан искренностью и любовью. От этого лютая злость бурлила в загрубевшем сердце мужчины. Недостойная чужестранка, лживая предательница… И при этом самая желанная и ослепительно прекрасная женщина… Его Мария. Его падший ангел. Погибель и слабость в одном коктейле с гремучей ядовитой страстью и желанием.
Брунетти бесило то, что картина, отпечатанная на подкорке, где этот ублюдок Арманд присадил ее на свой член, начинала стираться из памяти. За свою слабость перед этой сучной девой, ему хотелось еще больше втоптать ее в грязь, размазать, уничтожить, извалять в своей ненависти. Чтоб сука перестала терзать сердце, насмехаясь. И даже то, что в Аргидженто он выдрал ее, как шкуру, не помогало. Дарио наивно думал, что его попустит. Станет легче и проще вытравить образ любимой жены из памяти, заменить его на доступную униженную девку. Но Мария оказалась нестираемой. Проросла в брутального сицилийца крепче корней векового дуба в землю.
Еще в Аргидженто, стоило Брунетти увидеть обиженную и слабую девушку на полу библиотеки, как он почувствовал себя гадко. Не хотел возвращаться. Мечтал, чтоб сдохла изменщица, как собака. Но он не смог. Когда Дарио поднял ее с пола, измученную и потрепанную, прижал к груди и снова вдохнул едва уловимый запах жасмина, как сразу вспомнил, что также бережно носил хрупкую девушку на руках в своем особняке в Черногории. Тогда они были безоблачно счастливы. Дарио упивался сладким вкусом своей любимой жены. Придавливал своей тушей ее тельце, вдалбливаясь в шелковую глубину. Верил в то, что она спасет его, изменит. Сделает лучше и эмоциональнее.
Сделала, стерва! Теперь эмоции в Дарио бурлили через край. А крайности, в которые швыряло сознание, не поддавались контролю. С одной стороны в тесном салоне авто до безумия хотелось придушить Марию, а с другой потянуть к себе снова на колени и прижать сильными лапами до хруста ее ребра. Чтоб задыхалась, сучка вредная, от его чувств, как он сам.
Вместо того, чтоб решать проблемы с мексами, Дарио раздумывал, как уберечь теперь эту дуру. Мария беспечно и глупо навлекла на себя беду от врагов. И отправить ее из Палермо прочь было уже невозможно. Мигель Эскудеро, беспощадный наркоторговец и убийца, заметил его женщину. Правая рука Хименоса отличался жестокостью, граничащей с безумием. Выкрасть Марию и шантажировать Брунетти важной пленницей теперь станет его главной целью.
Дарио искоса поглядывал на острые коленки в бархатной коже. Мария свела ноги вместе и, как примерная ученица, сложила руки поверх белоснежного платьица. Зубы сицилийца скрипели сами по себе. Мужчине стоило огромных усилий сдерживать зверский голод, который он постоянно
