Мой персональный миллионер (СИ) - Шайлина Ирина
– Мари, дочка моей университетской подруги. Катюша, помнишь? – я и маму то помню плохо, не то, что её подруг, поэтому просто пожимаю плечами.
– Прекрасно, – отвечаю я. – Извините, мне нужно идти. Я ещё деда не видел.
Мама меня догоняет. Тащит прочь из толпы. Хватка у неё, что надо.
– Ты что творишь? – сердито шепчет она. – Никакого уважения. Мари специально ради знакомства с тобой прилетела из Франции. Представляешь, Катюша выскочила замуж за самого настоящего графа. Причём богатого. У них такое поместье! Даже замок, самый настоящий. А Мари – самая настоящая графиня. Наверное.
– Я очень за неё рад.
– Сухарь, – смеётся мама. – Мари чудесная партия. Голубая кровь. Думаю дед придёт в восторг от такого брака. И сразу же тебя амнистирует. Ну, как тебе мой план?
Я смотрю на маму и думаю, не знала ли она о моём браке, или делает вид, что не знала? Все же лайт-версия мамы – раз в год с подарками мне нравится больше. К такой я привык. Только вот жён мне дарить не надо. Своя есть.
– Мама, – устало напоминаю я. – Я женат.
– Брось эти глупости, – строго говорит она. – Как женили, так и разведем. Мари упускать нельзя.
Я ухожу. Мама цепляется за мой локоть, как Лида недавно. Обижать маму не хочется, но и терпеть я сводничество не намерен.
– Эта твоя девица – плебейка, – строго выговаривает мама. Видя, что не помогло, продолжает дальше. – Вот Мари двадцать четыре года. А твоя старая. А нам внуки нужны.
– Дети у Лиды получаются прекрасные, – сухо отвечаю я.
– Чужие дети нам не нужны! – чуть не визжит мама.
Привлекает к нам внимание. Я стряхиваю её руку с локтя и ухожу. Надо и правда, поговорить с дедом и валить уже домой. И Лиду от мамы охранять. Моя мать натура увлекающаяся, если себе что в голову вобьет…
Глава 22. Лида
Мне хотелось сбежать. В голове билась бабушкина присказка про ягоду и поле, и смысл её я понимала все чётче. Кованые ворота, охранники. Наверняка, каждый из них зарабатывает больше, чем я в лучшие времена. Бесконечная дорога уже по территории поместья. Длинные сосны, в них фонарики. Снежок пошёл, его подсвечивало, красиво, да… Но красота меня не успокаивала. А сам дом — каменная махина, выплывшая внезапно — пугал ещё больше. Господи, неужели здесь живёт один лишь дед? Вот никогда не понимала, зачем человеку столько места. Он, наверное, и не во все комнаты заходит.
В доме прислуга. Чувствую себя попавшей в латиноамериканский сериал. Там тоже у всех потолки высокие, окна огромные, зеркала, колонны, широкие лестницы и камины. Только там чувствовалась искусственность, а здесь все настоящее, крепкое, солидное. Мне даже немножко жаль Германа, который в этом доме рос: такие огромные старые дома имеют душу, шуршат по ночам, шумят, скрипят, а Герман такой маленький, в большой комнате, на широкой постели. И тени скалятся, ползут по полу…
Германа хотелось пожалеть. За сытое детство. У меня и правда крыша едет. Подумать, так у меня у самой было неплохое детство. Зато не страшно: в одной комнате бабушка, в другой — папа, если он дома, и Дунькина кровать рядышком, бросить в неё подушкой — проснется, а вместе никакие монстры не страшны.
У меня забрали пальто. Забрали Соньку, хотя я не хотела её отдавать. Сунули в руки бокал вина. Герман ушёл прочь со своей мамой. Теперь, когда я её увидела, мне стало ещё его жальче. Пожалуй, гормоны шалят. Может, экстренная таблетка виновата? Интересно, мне вино-то пить можно после её приёма?
Но допинг был мне необходим, поэтому я допила второй бокал. Смелее не стала, но немного расслабилась. Все вокруг — незнакомые, многие на меня смотрят, кто-то улыбается. Пусть. Они — случайные люди, чужие. Сегодня есть, завтра нет — и не вспомню.
Однако стоять под перекрёстными взглядами неловко. Деда я не вижу, никто не спешит ко мне подходить. Словно клеймо на мне — нищенка. Без роду и племени. Самозванка. Гнет чужого любопытства невыносим. Я пошла прочь. Комната просто огромная. Пожалуй, сюда бы влезла вся моя ипотечная двушка целиком, и ещё бы место осталось. Тихо играла музыка, то и дело раздавались взрывы смеха. Казалось, что смеются надо мной, я гордо выпрямила спину. Наконец, прошла всю комнату. Впереди высокие окна с массивными деревянными рамами. Дуб, поди, или ещё что заковыристое. Широкие двустворчатые двери. Одна из них чуть приоткрыта, даже снега немного намело. Дует, но только на пользу — в комнате жарко.
Я толкнула дверь и вышла. Тонкой кожей туфель по снегу — его здесь немного, на этой каменной веранде. Холода я сначала не чувствовала. Тянуло сигаретным дымом. Курила я в своей жизни раз десять, в основном за компанию, а сейчас даже слюнки потекли, так сигарету захотелось. Плохо на меня миллионеры влияют.
— Не угостите? — спросила я у курившего мужчины, сидевшего на заснеженной скамейке.
Он молча протянул, прикурил. Дым терпкий, крепкий, вкусный. И словно немного прочищает голову. Успокаивает.
— Вы — Лида?
Я присмотрелась. Здесь не темно, свет падает из окон, да и фонарики вездесущие…Сначала мне вдруг показалось, что это Герман. Но, приглядевшись, поняла — нет. Просто похож. Типаж тот же. Но то, что кто-то кроме деда и Германа на этом празднике жизни меня знает, странным образом успокаивало. Я выпустила дым и кивнула.
— З-зависть, — тоскливо говорит мужчина. — Нет, вы не подумайте, я не курю. Просто жизнь такая пошла… блядская.
— Я тоже не курю, — отмахнулась я.
Он пригляделся ко мне. У него бутылка. Этикетку я разглядеть не могла. Мужчина сделал глоток, протянул мне. Я выпила. Не напиться бы. Ничего, градус то повышаю… крепкий алкоголь обжег горло, я поперхнулась и закашлялась. Кашель перетек в смех.
Снежинки залетали под навес и кололи кожу. Здесь было холодно, да. Но внутри не теплее. Просто ощущения… но Герман там. Герман ждёт.
— Нате, — протянула я бутылку её хозяину, — приятно провести время.
Ткань, которая нежилась к коже при нормальной температуре, сейчас просто обжигала холодом. Я поежилась. Надо идти, пока хмель, с которым мне, признаться, комфортно, совсем не выветрился. Только пневмонии мне для полного счастья не хватало, воспоминания о днях, проведённых в больнице, ещё слишком свежи.
— Лида, — догнал меня голос нечаянного собутыльника, — а вы когда-нибудь влюблялись?
Похоже, парниша пьян сильнее, чем мне казалось. Однако вопрос привёл меня в смятение. И правда, любила ли? Сколько себя помню, люблю Дуньку. Сначала маленькую и смешную, потом большую и бестолковую. Бабушку любила, эгоистичной детской любовью. Не задумываясь, принимая её хлопотливую, порой душащую защиту как само собой разумеющееся. Папу… не знаю. Пожалуй, его мало было в моей жизни, хотя лет в семь он приводил меня в восторг своими внезапными появлениями и подарками. И, конечно же, Соня. Соня — это отдельный случай.
А мужчины… Если подумать, то, наверное, нет. Юношеские влюбленности сами собой сошли на нет — значит, не настоящие. По-настоящему, это навсегда. По крайней мере, это я почерпнула из романов. Чтобы хэппи-энд и любовь до гроба. И чтобы умереть в один день, оставив многочисленное потомство.
За Гришку я цеплялась, потому что он был нужен мне — я хотела стабильности, семьи, ребёнка… Но когда вопрос стал ребром: Гришка и все мои фантазии или Сонька, я не колебалась ни минуты. И по Гришке вздыхала, только когда тяжести тащила. В основном — материла.
Да и Герман — отдельная статья. Не хочу о любви думать. Дунул ветер, не жалея, бросил в меня снег. Я зажмурилась. Вспомнилось. В лицо бросилось, как снег этот. И руки его жадные, торопливые. Горячие. И то, как текла бесстыдно. И то, что от оргазма может корчить в судорогах. Тьфу, блин. Лучше не думать, пока не возникло желание затащить Германа в одну из миллионерских уборных и надругаться над ним.
Вспомнила, что сегодня мне ещё спать с ним. Вот прям как взрослые: в одной постели, без трусов — и в жар бросило. Вот только мерзла, а сейчас хоть ласточкой в сугроб. Но, наверное, это не любовь. Это похоть. Зависимость. Желание этой любви. А какая тогда она вообще, любовь эта?
