Татьяна Герцик - Самое ценное в жизни
Пересевший к нему в салон Сергей долго недоумевал:
– Вот ведь что любовь с нормальными людьми делает! И удовольствия от классного путешествия не получила, всё куксилась невесть из-за чего, а сейчас вообще отправилась чуть живая к черту на кулички! Нет уж, мне такой любви не надо, не хочу голову терять.
Юрий Георгиевич переглянулись с Верой Ивановной и понятливо улыбнулись друг другу, но промолчали, считая бесполезным что-либо объяснять. К тому же Серегины недовольные речи имели чисто риторическое назначение и в комментариях не нуждались.
И вот в темноте, по тяжелой дороге, почти пять часов без перерыва Татьяна гнала машину. Последние два часа были особенно тяжелыми. Пошел снег с дождем, и, как это часто бывает в ноябре, видимость упала до нуля. К тому же на шоссе почти не горели фонари, а встречные машины ослепляли своими фарами. Под колесами машины постоянно проворачивались залысины льда.
Машина, хотя и обутая в шипованную резину, елозила и вихляла по скользкому асфальту, то и дело норовя то выехать боком на полосу встречного движения, то завалиться в кювет. От напряжения начала болеть голова, и Татьяна была вынуждена остановиться на обочине, чтобы принять таблетку аспирина.
С трудом заставляя себя не спешить и не волноваться, ехала медленно и осторожно. Что за радость, если вместо долгожданного воссоединения с любимым она попадет в аварию? Стрелка спидометра застряла на отметке шестьдесят, хотя нога так и норовила вдавить педаль газа по самую макушку.
В двенадцатом часу ночи наконец увидела долгожданные огоньки Охлопково. Проезжая по селу, чувствовала, как судорога болью стягивает напряженные руки и ноги, и чуть не расплакалась от нахлынувшего облегчения при виде светящихся окон родного дома. Владимир дома, и, конечно, ждет ее. Сейчас она увидит его глаза, и всё будет хорошо…
Бросила машину в начале дорожки, боясь наехать в темноте на какой-нибудь не видимый в темноте предмет, и на затекших негнущихся ногах, шаркая, как старушка, подошла к крыльцу. Никогда она еще не чувствовала такой вселенской усталости. Но всё это ничто в сравнении со счастьем оказаться в объятиях любимого мужчины.
Толкнула дверь, та оказалось незапертой. Невесело усмехнулась и покачала головой. Да, хорошо, что это не город, там бы такая беспечность даром не прошла. Не допуская и мысли о том, что в доме может быть запоздалый гость или гостья, осторожно, поскрипывая зубами от острых электрических разрядов в напряженных икрах, стянула сапоги, аккуратно поставила на подставку. Повесив куртку на свое место, вошла в коттедж, чувствуя, как растворяется горечь последнего месяца и сердце начинает биться с облегчением и радостью.
Свет горел только в кабинете. Она заглянула внутрь, мечтательно улыбаясь в предвкушении счастливой встречи. Владимир сидел за письменным столом, внимательно просматривал какие-то бумаги и не замечал, что делается вокруг. Увидев такое родное, немного похудевшее, лицо, она не выдержала и с тихим вскриком «Володя!» кинулась ему на грудь, ожидая поцелуя и ласковых слов.
Он вскочил и твердой рукой оттолкнул ее от себя.
– Ну, надо же, явилась, не запылилась! – холодный язвительный тон подействовал на нее, как ушат холодной воды.
– Что, что такое? – она резко вскинула изумленное лицо и столкнулась с презрительным взглядом серых глаз.
Их цвет с каждой секундой всё больше приобретал безжалостный стальной оттенок. На лбу прорезались две глубоких вертикальных морщины, у губ залегли побелевшие складки. Она пораженно отшатнулась, не узнавая ставшим чужим лицо, не в состоянии так резко перейти от размягчено-счастливого, расслабленного состояния к осознанию несправедливых попреков.
Он с напряжением смотрел на нее, но не замечал ни ее бледности, ни темных теней под глазами. Видел лишь сияющие счастливым блеском глаза. Это разозлило его больше всего. Он тут умирал от неизвестности, чего только не воображал, а она сияет, как начищенный самовар!
– Что, решила, что достаточно нашаталась неизвестно где, шалава? Можно опять прыгнуть в постель к влюбленному дураку?
Татьяна слабо запротестовала, не понимая, в чем он ее обвиняет.
– Почему ты так со мной говоришь? Что случилось?
С негодованием раздувая ноздри, как разгоряченный жеребец, Владимир посмотрел на нее и заложил руки за спину, боясь не справиться с собой и ударить.
– Что, за полтора месяца минутки не смогла выкроить, чтобы сообщить, что с тобой? Я не дождался от тебя ни одного звонка! Испугался, жива ли ты вообще. Несколько раз звонил в Союз художников, узнавал, где ваша группа. Под конец секретарша мне прямо сказала, что, если ты не звонишь, значит, не хочешь! Что, так увлеклась успехом и поклонниками, что и вспомнить обо мне не сочла нужным?
Заикаясь от волнения и чувствуя, что после тяжелой дороги совершенно не в состоянии что-то ему доказывать, Татьяна тихо объяснила:
– Я звонила тебе каждый день! – но, вспомнив о пропущенных по разным причинам вечерах, виновато уточнила: – Почти…
Он рассмеялся с ядовитым сарказмом, высокомерно вскинув голову.
– Что это означает – почти! Никогда? Я сидел здесь каждый вечер, ожидая твоего звонка! Ни одного не пропустил! Но ты мне не звонила!
Она ошеломленно оправдывалась, прекрасно понимая, как неубедительно звучит ее тоненький срывающийся голосок.
– Но я звонила! У тебя всё время было или занято, или стояла мертвая тишина! Может быть, телефон неисправен? Или поломка на линии?
Владимир заскрежетал зубами от приступа черной неуправляемой злобы.
– Не выдумывай нелепые оправдания! Телефон в порядке! Я постоянно звоню отсюда! И, даже если ты не могла дозвониться сюда, чему, заметь, я не верю, ты вполне могла бы позвонить в контору, или дать телеграмму!
Она обрадовано подтвердила, довольная, что мыслят они одинаково. Робко протянув к нему руку, подтвердила:
– Я так и сделала! Дважды звонила тебе на работу. Но тебя не было! Оба раза отвечали женщины. Не знаю, с кем я говорила в первый раз, она не представилась. На линии были помехи, голос сильно исказился, и я не смогла узнать, кто это. Я попросила передать тебе, что не могу дозвониться и чтобы ты проверил домашний телефон! И телеграмму посылала с тем же сообщением. А тридцатого я говорила с Фаиной Генриховной, она пообещала передать тебе, что я задержусь.
Она с надеждой посмотрела на него измученными глазами, надеясь, что все недоразумения сейчас закончатся, он крепко обнимет ее, и она сможет, наконец, отдохнуть, прижавшись к его груди.
Он взревел, ничего не видя от захлестнувшей его горечи и досады:
– Ты хоть Фаину Генриховну в свои фантазии не приплетай! Она исполнительный и добросовестный работник! Если бы ты с ней говорила, она бы сей секунд мне это передала!
