Ирина Степановская - Тем, кто не любит
На обеде, заменяющем свадебное торжество – так сами захотели «молодые», – в перерыве между салатом и курицей Наташа все-таки позвала Катю в кухню.
– Сядь, доченька, на секунду. Скажи…
– Ну чего еще? – Взгляд у Кати был недовольный, тревожный. – Я и так знаю все, что ты скажешь! Первое – что рано. Второе – что нужно сначала выучиться. Третье, и самое главное, – я не беременна! Это я решила выйти замуж. Это окончательно и обсуждению не подлежит.
Наташа подумала, что, протяни она еще секунду, и Катя уйдет. Говорить надо было быстро.
– Катя, скажи, ты уходишь из дому не потому, что отчаялась найти кого-нибудь, похожего на папу? Ты понимаешь, о чем я говорю?
Еще не закончив фразу, Наташа поняла, что сказала это зря. На лице дочери появилось презрительное, отчужденное до льда, выражение.
– Ты сошла с ума! – спокойно сказала ей Катя, гордо встала с кухонной табуретки и вышла.
– Катя, не торопись заводить ребенка! – почти прокричала Наташа вслед рассерженно уходящей дочери. – Подожди, мало ли что еще будет в жизни? Все перемелется, повернется и образуется! Будет так, как ты хочешь, только подожди!
Это был крик отчаяния. Слава богу, кроме Кати, его никто не услышал. Дочка же выразительно постучала пальцем по лбу, и Наташа, чтобы сгладить свою непроизвольную выходку, войдя в комнату, в смущении обняла своего бородатого и какого-то очень большого и красного зятя. Дочь сидела рядом с ним хорошенькая, как ангел, и хранила на лице непроницаемое достоинство сфинкса.
«Молодые», как их называла теперь Наташа, обосновались на частной квартире. Недалеко от дедушки с бабушкой. Наташа уже давно перевезла родителей поближе к себе, в Москву. Они с Серовым купили им здесь под Москвой дачу. Отец, как и в городе на Волге, выращивал там цветы. Ремиссия у него оказалась длительной, полной. Казалось, все было благополучно. И еще у Наташи была забота – Славикова мать.
Редко бывает, но Наташа искренне относилась к свекрови. Она не ревновала ее к мужу, как это часто бывает с невестками, а просто жалела. По себе Наташа знала, как трудно остаться с ребенком одной. А ведь у Наташи еще были родители! Наташа всегда держалась ласково с этой уже очень пожилой женщиной, привозила ей красивую одежду, еду, подарки к праздникам. Но каждый следующий раз, приходя, видела, что еда не съеденной оставалась в холодильнике, а подарки лежали не распакованными на том же месте, где она оставляла их накануне. Может быть, свекровь за что-то сердится? Однажды она спросила свекровь об этом прямо.
– Нет, что вы, не сержусь, – ответила женщина. Почему-то Наташу она называла на «вы».
– Славик, мы маму теряем, – Наташа каждый раз говорила ему, когда возвращалась от свекрови.
Славик молчал, но к матери заходил все реже. Правда, он показал ее всем специалистам по всем мыслимым болезням, сделал все нужные исследования, но когда никто из докторов никакого особенного заболевания у матери не нашел, Славик сказал, что он сделал все, что мог.
Между тем женщина таяла – худела, хирела, часто по целым дням не вставала с постели.
Наташа чутьем чувствовала, что свекровь не больна. Она, как невзрачный и нежный полевой цветок, выполнив свое дело, обеспечив потомство, тихо, спокойно увядала среди своих буйных, пышно цветущих, источающих крепкий аромат товарищей. И не жаль было полевому цветку своего раннего увядания, не печально, не больно. Значит, просто пришло его время засыхать. Оживлялась мать только тогда, когда к ней приходил Славик.
Они поменяли ее комнату. К новой квартире мать привыкала болезненно, долго. Она все время сокрушалась о внуке, сыне Славика, хотя ей его видеть-то приходилось считаные разы – родственники бывшей жены Славика относились к визитам мальчика к ней очень болезненно. Потом свекровь вообще перестала говорить и узнавать людей. Только часто, глядя на приставленную к ней сиделку, она узнавала в ней Славика.
– Маленький мой, терпи! – она делала движение рукой, будто гладила его или обнимала.
Наташа так и не поняла, что, собственно, должен терпеть ее муж. До самой свекровьиной смерти, она все оттягивала время, вместо того чтобы спросить. А потом спросить стало уже не у кого.
* * *Уже был поздний час, но за окном ресторана воздух все еще оставался прозрачен, и улица, деревья и дома за окном этой белой ночью были видны еще очень хорошо, словно в легких сумерках. Наташа держала бокал с таким же прозрачным, как воздух, боржоми и не отводила от Алексея глаз. Так же и он, практически заново, изучал ее лицо. Наташа улыбалась и небрежно роняла какие-то незначительные слова, и он вдруг ясно осознал, что она может в любой момент встать и уйти, а он не сможет ее удержать. Она выглядела свободной.
У Алексея болезненно сжалось сердце. Разве Наташа не любит его уже, как прежде? Он привык существовать с мыслью, что, позови он ее, она бросит все и явится в любое время и навсегда. Неважно, что они не виделись тысячу лет. Он даже и сам не понимал, откуда в нем взялась эта уверенность, но он чувствовал, что, никогда ничего не давая взамен, с полным правом собственника может прийти, отыскать и забрать ее тело и душу. И владеть ими столько, сколько захочет. А потом просто бросить. Возможно, сейчас ему впервые в жизни в голову пришла мысль, что он ошибался.
Она улыбалась.
– Что ты будешь есть? – Он загадал, что она должна ответить «мне все равно». Но Наташа, помолчав немного, задумчиво ответила:
– Форель. И креветки. А на гарнир жареную морковь с консервированным горошком. – И обратилась к официанту: – Морковь, пожалуйста, поджарьте на сливочном масле.
Тот кивнул: желание клиента – закон, а Алексей, улыбаясь, спросил:
– Кажется, сливочное масло не входит в рацион вегетарианцев?
– При чем тут вегетарианство? – удивилась она. – Когда морковь поджаривается на сливочном масле, в ней образуются структуры, которые называются «антиоксиданты». Очень полезные вещества для профилактики опухолей.
– Я, как и раньше, узнаю от тебя много нового, – улыбнулся он, но она не заметила этой улыбки.
При слове «морковь» Наташа всегда вспоминала свой первый год пребывания в Москве и начало работы над докторской. Был месяц март, и ее крысы начали погибать от авитаминоза. Для Наташи срыв эксперимента стал бы крахом. Этим экспериментом она хотела заявить о себе в столичном институте как о личности, стоящей внимания. Опыты были очень трудоемкими, ведь только на перевивку лейкоза животным уходил целый месяц. И эксперимент оказался на грани срыва из-за дурацкого авитаминоза. Каждый день утром она вставала на час раньше и ехала на рынок. Это было время всеобщего дефицита, и качественную морковь можно было купить только там. Наташа тащила тяжеленную сумку в виварий и терла морковь килограммами. Крысы в опыте были злые, потому что болели, потому что терпели мучения. Когда она подходила к клеткам, они прятались по углам, боялись. Но голод все-таки побеждал страх – они подвигались к чашкам и с жадностью набрасывались на аппетитные сладкие овощи, как, впрочем, и на хлеб с маслом и колбасу, которые она тоже приносила им из дома.
