Екатерина Вильмонт - Трепетный трепач

— Сонь, это ты звонишь?

— Я! У меня машина заглохла практически в твоем дворе!

— Сейчас открою. Только ты не пугайся.

— Матерь божья, Лерка! Что это? Кто это тебя так отделал?

— Сонечка, милая, — разрыдалась я, обнимая ее. — Как хорошо, что ты пришла, я думала с ума сойду.

— Что это? Изнасилование?

— Попытка.

— Ни хрена себе… Кто?

— Лощилин.

— Ошизеть! Озверел, что ли?

— Да, озверел.

— Но не трахнул?

— Благодаря тебе.

— Мне? — удивилась она.

— Помнишь, у нас в «Браслете»…

— А, это насчет «как мужику тебе грош цена»?

— Ага.

— Вот! А говорят наши сериалы бесполезны! Ну чего ты ревешь? Иди лучше, смой с себя все, а я пока кофе нам сварю. А что это за деньги?

— Он оставил. Якобы для Катьки.

— Лер, а когда Игнат-то возвращается?

— А что?

— Лучше ему тебя в таком виде не застать. Не поверит. А если поверит, убьет Лощилина и сядет лет на десять. С этим надо срочно что-то делать. Уж проще было дать, чем лечить эти следы… Вот скотина! Он у тебя псих, что ли?

— Слава богу, не у меня. Просто не может пережить, что у меня Игнат… Собственник, скотина… И ведь очухается и еще придет прощения просить, в ногах валяться.

— Вряд ли. Затаится. Будет тебя избегать всячески. Ну вот что, подруга! Я сегодня у тебя ночевать останусь. Буду делать тебе свинцовые примочки и лечить морально.

— Ох, Сонька, ты настоящий друг.

— А ты думала? Да, ты денежки-то прибери.

— Я до них даже дотрагиваться не хочу. Завтра же переведу их ему обратно.

— Завтра же? И как ты в таком виде на почту или в банк явишься?

— Тебя попрошу.

— А что… Красиво! Швырну ему эти бабки в поганую рожу. А хочешь, я поеду к нему и буквально швырну ему их в рожу?

— Нет. Зачем? У него такая милая жена, зачем ей знать?

— Ох, Лерка, твоя доброта тебя до добра не доведет. Фу, какая гадкая фраза — доброта до добра… Хотя можно это рассматривать как каламбур. Правда, не очень высокого пошиба, согласна? Опять ревешь?

— Сонь, у меня какое-то нехорошее предчувствие… что-то плохое должно случиться…

— Тоже мне пифия! Просто нервы сейчас на пределе. У тебя есть какой-нибудь транквилизатор или хотя бы пустырник? А что-нибудь от синяков у тебя есть? При двух детях должно быть. О, да тут практически уже ничего нет. Ладно, я сейчас смотаюсь в аптеку. У вас тут есть поблизости нормальная аптека?

— Есть, за углом. И еще одна, на соседней улице. Та дежурная.

— Да сейчас еще все аптеки должны работать. Ну, я пошла.

Лощилин в полном отчаянии сидел на лавочке в сквере, обхватив голову руками. Боже, что я наделал? Я совсем с ума сошел, что ли? Как я мог? Я же все испортил, окончательно и бесповоротно. Я же шел к ней, хотел примирения, хотел показать, что я раскаялся, что… А я? Ужас! Ужас! Ну уж теперь она меня никогда не простит. И хорошо еще, если смолчит, не подаст на меня в суд… Нет, этого она не сделает. Зачем ей огласка? А чтобы отомстить тебе, идиоту! Нет, нет, она шум поднимать не станет, не тот случай. Но… Боже, что я вообще наделал? Зачем дал то мерзкое интервью? Дочь, Катюху, восстановил против себя. Хотел все вернуть… Смешно было даже предположить, что она бы ко мне вернулась… Зачем я ей, тяжелый, мрачный, погруженный в себя? А тот, он легкий, веселый, и она так на него смотрит… А когда-то смотрела на меня, вот так же, влюбленными глазами. И долго любила меня… а я, как всегда, сам все испоганил… Не мог смириться с появлением мальчишки в семье, это была даже не семья, а кокон, в котором мне было хорошо и уютно, а появление Гришки сломало этот кокон, туда ворвалось что-то постороннее, дыхание настоящей, не придуманной трагедии, и я спасовал… Слабак, ничтожество… Она права, я слабак. Мастер спорта по борьбе! Но она была так близко, такая родная и в то же время такая недоступная, такая желанная… Что там Федор Михайлович писал? Красота спасет мир? Чепуха! И уж во всяком случае не женская красота. Да где там красота? Вот Маринка красивая. А Лерка нет, тогда что это? Любовь? А любовь мир не спасет? Вот уж точно, что нет… От любви человек вообще перестает быть человеком… Нет, это не от любви, это от похоти… Тьфу, совсем запутался. Ну их, этих классиков. Они в другом мире жили. Хотя… Классики… Может, лет через пятьдесят и меня классиком объявят, Достоевским двадцать первого века. А чем я не Достоевский? Слог у меня, во всяком случае, куда легче и лучше… Ну, на каторге не был… Смертный приговор мне не объявляли, от рулетки не дурею… Долгов боюсь… И баб в общем-то люблю, а Федор Михайлович, хоть и баловался с ними, но ох как ненавидел… Это ж во всех его вещах чувствуется… Люто ненавидел… Вот, брат Лощилин, и выходит, что не тянешь ты на Достоевского, хоть и пишешь легче. А впрочем, время рассудит… Да, а Званцев что-то пропал… Неужто утратил интерес? Ну и черт с ним… И зачем мне это кино? Так, из спортивного интереса… Ну и черт с ним, мое от меня не уйдет. А ведь ушло! Все мое от меня ушло. Моя женщина, моя дочь, мой фильм… Все!!! И что теперь делать? Молить о прощении? Та к ведь не простит же. Тогда зачем унижаться? А может, пойти и утопиться? Писатель Лощилин был обнаружен… Нет, не так. «Труп известного писателя Дмитрия Лощилина был вчера обнаружен в Москва-реке». Фу, распухший труп… утопленник… Гадость какая… Но тогда-то они меня простят, все! И дочь, и мать, и Лера… Но мне-то что с того? Мне ж не шесть лет, когда думаешь, вот умру, тогда узнаете! Идиот ты, Лощилин, идиот, неврастеник, злобный неврастеник, который только портит всем жизнь. Напиться, что ли? Нет, будет только хуже. Вены вскрыть, но так, чтоб успели спасти? Шито белыми нитками… Ты же писатель, Дима! Вон, даже с Достоевским себя сравнивал, а придумать ничего достойного не можешь… Иди-ка ты домой, трахни любящую красивую жену и напиши обо всем этом роман, мрачный и прекрасный, и дадут тебе «Букера», обязательно дадут, у нас любят, чем мрачней, тем лучше. Вон «Насморк» номинировали на «Букера», тоже почетно считается, но видно, мраку не хватило… Почему тебе всегда чего-то не хватает, Дима? Было безумно жаль себя… И вдруг пришла спасительная мысль — все это плата за талант, данный Богом! Да, именно так. Пойти, что ли, в церковь? Нынче это модно… Нет, не поможет. Или стоит попробовать? Да нет… Какой-нибудь добрый попик скажет, что все от гордыни… Я ж и сам все понимаю. Я урод. А что, вот так и надо назвать роман «Я — урод!» Тогда уж точно какую-нибудь премию дадут… А я и вправду урод!

Он тяжело поднялся и побрел к своей машине. А начать надо так: «Я — урод! — с гордостью подумал Игнат». Почему Игнат? — спросил он сам себя. А так… Назло!

…Сонька и в самом деле осталась у меня ночевать. Весь вечер она врачевала мои раны и пыталась меня развеселить.