Энн Стюарт - Блаженство греха
— Я боюсь, когда до меня дотрагиваются.
— Ерунда. Тебе это не нравится, но ты не боишься. Ты боишься, когда я дотрагиваюсь до тебя. Почему? Боишься, что может понравиться?
Она в ярости дернулась, но он крепко прижимал ее.
— Не льсти себе.
— О, я не льщу. — Сама не зная как, она оказалась прижатой к стене, и его руки обнимали ее, удерживали, и он сам был так близко, слишком близко. — Но у меня есть дар. Или проклятье, как ты, возможно, предпочла бы это назвать. Я могу притягивать к себе людей. Могу убеждать их делать то, что им бы никогда и в голову не пришло сделать. Могу превращать их в добровольных рабов. Ты этого боишься, Рэчел? Боишься стать моей рабыней?
— Этого не случится.
— А что, если я дам тебе выбор? — Голос низким рокотом шел из груди, и Рэчел ощущала его вибрации. — Ты отступаешься, мы объявляем перемирие. Ты возвращаешься к своей нормальной жизни, и, быть может, я убеждаю Старейшин отказаться от части денег твоей матери. Я могу сказать им, что Стелла была не в себе, когда составляла заключительное завещание, что боль и наркотики, которые она принимала, затмили ей разум.
— И они послушают?
— Конечно. Ты же знаешь, я могу любого заставить сделать все, что угодно, если задамся такой целью.
— А она действительно была не в себе от боли и наркотиков? Ты заставил ее написать то завещание? — Рэчел и сама услышала нотки отчаянной надежды в своем голосе, но никак не смогла их скрыть.
Что-то мелькнуло в глубине его бездонных глаз.
— Я мог бы сказать тебе все, что угодно, и ты бы поверила. Мог бы сказать тебе то, что ты хочешь услышать; мог бы вернуть тебе твою мать. Это было бы так легко.
— Так ты заставил ее написать завещание? Она понимала, что делает, или была слишком больна, чтобы что-то соображать?
Люк долго смотрел на нее.
— Стелла написала завещание за шесть месяцев до смерти. Она прекрасно знала, что делает. Ей было наплевать на тебя, Рэчел. Она никогда тебя не любила и теперь уже никогда не полюбит.
Все вокруг вдруг стихло, замерло, остановилось.
— А если я тебе не поверю? — спросила она безжизненным голосом, зная, что уже верит. — Если буду бороться с тобой?
— Тогда я уничтожу тебя. Лишу последней и единственной защиты, единственной силы, за которую ты держишься. Я сделаю так, что ты будешь хотеть меня, Рэчел. Все прочее потеряет для тебя смысл.
Она выдавила кривую улыбку.
— Не получится. Ты не сможешь превратить меня в одну из твоих безмозглых последовательниц.
— Может, и нет, — согласился он, — но ты не сможешь жить без меня.
Она нашла в себе силы рассмеяться.
— «Не сможешь»! Ты что, не слушал, что я говорила? Повторяю специально для тебя, четко и ясно: мне это не нужно, я ненавижу секс, ненавижу мужчин и ненавижу тебя.
— Ты уже прошла половину пути, просто так занята своей борьбой, что не замечаешь происходящего, — прошептал он. — Вот чего ты боишься, хотя и не признаешься даже себе. В глубине души ты боишься, что я прав. Боишься, что хочешь меня так же сильно, как я тебя.
Рэчел снова толкнула его, и на этот раз он отпустил ее руки. Но не отступил, и она оказалась в ловушке между ним и стеной.
— Я не хочу тебя, я никого не хочу, — с ожесточением проговорила она.
— Это-то и сводит тебя с ума, верно? Ты думала, что сумеешь прожить без секса, что никто не пробудит в тебе желания. И вдруг обнаруживается, что тот, которого ты больше всего на свете ненавидишь, и есть тот единственный мужчина, с которым тебе хотелось бы заняться любовью.
Она собралась с силами для последней атаки и взглянула на него с грозной решимостью.
— Если ты когда-нибудь тронешь меня… В сексуальном смысле… Я убью тебя.
Он покачал головой.
— Слишком поздно. Я уже делал это. И ты меня не убьешь. Я тебе нужен. — Он наклонился.
— Не надо! — вскрикнула она панически, уже не думая о том, как это прозвучит и что он об этом подумает.
— Ты девственница? Боишься попробовать? — поддел он.
— Уже пробовала. Это отвратительно.
Он мягко коснулся губами ее щеки, и избежать этого было невозможно. Кожа его была теплой, немножко колючей там, где пробивалась щетина, и пахло от него табаком и кофе. Мерзкий лицемер.
— Попробуй еще раз. — Он взял ее за подбородок. — Мы можем начать с поцелуя. — И прижался ртом к ее губам.
Рэчел оцепенела от отвращения. В последний раз мужчина пытался поцеловать ее несколько лет назад, но теперь у нее не было выхода. Она застыла, ожидая влажной, противной атаки.
Ничего подобного. Его губы коснулись ее с легчайшей, нежной лаской, от которой тело затрепетало, как крылья бабочки. Он посмотрел ей в глаза.
— Это было не так уж ужасно, верно?
— Сделаешь что-нибудь еще, и я откушу тебе язык, — пригрозила она.
Он рассмеялся! Проклятие!
— Попробуй, и тебе не поздоровится. — Он снова поцеловал ее, так же легко, затем отстранился.
— Зачем ты это делаешь? Зачем тебе целовать меня? Тебе же это не нужно.
— Разве? Может, мне просто хочется тебя помучить. — Он пожал плечами.
— Какая ж это мука. Такую я выдержу. Мне приходилось выносить и кое-что похуже. — Она порадовалась, что смогла произнести это твердо.
Он не оценил «комплимент» и смотрел на нее с прежней насмешкой, издевательской, самоуверенной. И по-прежнему держал ее за подбородок.
— Посмотрим, смогу ли я поднять ставки, — пробормотал он.
Вторая попытка отличалась от первой, как небо от земли. Последние крохи спокойствия и благоразумия испарились без остатка. Ее целовали и раньше, и ничего, пережила. У нее даже был секс, и она тоже как-то выдержала это, без сцен и истерик. Но губы Люка Бардела на ее губах… это вселяло ужас. Он как будто превратился вдруг в гигантскую хищную птицу, которая набросилась на нее с жадным желанием поглотить ее, высосать из нее кровь, лишить ее жизни. Она забилась в панике, но он не обратил внимания на это смехотворное сопротивление и продолжал наступление, удерживая ее одной рукой и обнимая другой.
Она ненавидит это и ненавидит его. Ненавидит предательскую нежность, медленный, невозможный эротизм, который сотрясает ее до основания. Ненавидит эти длинные пальцы, поглаживающие ее щеку. Ненавидит то, что не сопротивляется, что просто застыла в его руках, пока этот рот насилует ее.
Но это и не насилие. Это обольщение, медленное, решительное, демоническое, и он своим искусным ртом высасывает из нее волю. Она опирается спиной о стену, он прижимается к ней, и она в ловушке, беспомощная. Ей ничего не остается, кроме как пустить мысли по волнам сознания — прочь от этого места, прочь от того, что он делает.
