Одри Дивон - По ту сторону лета
— Что тут произошло? Этот твой парень, он что, обчистил квартиру?
— Нет, это я.
Я отвечала ему, но мысленно. Губы меня не слушались.
Он смотрел на меня с изумлением. Потом огляделся вокруг и снова тупо уставился на меня:
— Отвечай! Это он тут все разорил?
— Нет, я сама. Просто я так больше не могу. Арно меня бросил, и мне незачем жить.
— А он знает, что он тебя обобрал? Что ты отдала ему последнее?
— Нет. И вообще все это никого, кроме меня, не касается. С какой стати я стала бы ему об этом говорить?
— Нет, это форменное безобразие! Довести себя до такого! Из-за мальчишки! Послушай, ты уже не девочка, которой многое прощается. Ты должна взять себя в руки. Видела бы ты, на кого ты похожа! Ведьма, натуральная ведьма!
— Ну и что? Все равно он меня не видит.
— У тебя дочь, Эжени, позволь напомнить. Если бы ты слушала сообщения на автоответчике, то знала бы, что у нас проблемы. Эрмина намеревается порвать с нами всякие отношения. Нет, про тебя конкретно она ничего не говорила, но я догадываюсь, что она имела в виду и тебя тоже. Не знаю уж, что ей такого наговорила Изабель… В общем, они поцапались. Наверняка из-за какой-нибудь ерунды. Но ты же знаешь свою дочь.
Она сказала, что переедет к подружке, устроится на работу и будет жить отдельно.
— Зря ты так волнуешься. Это было бы чудо, только чудес не бывает. Подожди недельку, и она прибежит к тебе клянчить деньги.
Жорж встал и принялся мерить шагами комнату. Поскольку я явно не желала обсуждать с ним мои проблемы, Жорж решил поделиться со мной своими.
— Эжени, я знаю, что момент не самый подходящий, но дело не терпит отлагательства. Честно говоря, я в ужасном положении. У меня не осталось ни гроша. Изабель в ярости. Она требует развода. Выбрала время, ничего не скажешь. Но главное, я больше не в состоянии оплачивать твою квартиру. Мой адвокат тебе подтвердит, что состояние моего банковского счета таково, что об этом не может быть и речи. В конце месяца тебе придется съехать.
Жорж — трус, и я понимала, чего ему стоило сделать подобное признание. Я легко могла представить себе, как вечером, лежа рядом с разлюбившей его женщиной, он мысленно репетирует речь, которую, набравшись храбрости, произнесет передо мной. Он сел в ногах моей постели, не смея смотреть в мою сторону. Наверное, думал, что новость меня ужаснула.
— Ничего страшного, Жорж.
— Что ты сказала?
Он склонился к моим губам, чтобы лучше слышать.
— Ничего страшного.
— Как это — ничего страшного?
— Так. Это жизнь. Крах неизбежен. Но какая нам, в сущности, разница?
— Ты что, помирать собралась?
— Нет, что ты, конечно нет. Я бы хотела, но не осмелюсь.
По-моему, в его глазах зажглось нечто, очень похожее на восхищение.
Последующие дни дались мне нелегко. Пришлось смириться с тем, что в покое меня не оставят. Ты никогда ничего не забудешь, и каждый новый день будет наполнен все той же болью. Это твой крест, и тебе, старушка, нести его. И ничего тут не попишешь. Жорж отдал ключи консьержке, мадам Гоффман, и вручил ей немного денег, договорившись, что она будет меня кормить и присматривать за мной. Меня ничто не связывало с этой женщиной — вплоть до того дня, когда она переступила порог моей квартиры с подносом в руках. На подносе стояла тарелка горячего супа. Это была невысокая бесцветная особа, довольно хрупкая на вид, но главное — немногословная, благодаря чему мне было не так страшно, когда, нависая надо мной, она кормила меня с ложечки. Ее мышиные глазки рассматривали меня вполне дружелюбно. Она дула на ложку, остужая слишком горячую жидкость. Наверное, я впала в детство, но мне было уютно ощущать на себе заботу постороннего человека. Я знала, что после выздоровления ничем не буду ей обязана и мы вернемся к прежним прохладным отношениям. Поэтому я могла довериться ей, ни о чем не думая. Она самостоятельно решила прибраться в квартире. «Вам так будет лучше», — сказала она, а я была не в том состоянии, чтобы спорить. Лежала и слушала энергичный гул пылесоса, с которым она обходила каждую комнату. Чистота и порядок. Останки моего романа исчезали в зияющей пасти машины. Мне будет лучше. Мадам Гоффман так сказала.
Прошла неделя. Я только-только начала вставать с постели, когда она заглянула ко мне ближе к вечеру и невозмутимо сообщила, что ко мне пришел мужчина и что он развел в камине огонь. Это было 21 августа, и еще стояла летняя жара. Кто мог замерзнуть до такой степени, чтобы топить камин? Перед ним спиной ко мне сидел на полу по-турецки призрак. Призрак в потертой кожаной куртке, с длинными темными кудрями. Я мгновенно узнала грубые джинсы и кроссовки с флуоресцирующей полосой. Подойдя чуть поближе, узнала и бумажную простыню, которую он как раз бросил в огонь. Это была карта мира, испещренная черными крестиками. Я тихонько присела рядом, боясь его спугнуть. На его бледном лице плясали отблески пламени. «Я не смог», — произнес он. Бумага вдруг занялась, и карта, полыхнув, мгновенно превратилась в пепел. «Я так хотел сбежать. Бросить все это дерьмо и удрать куда подальше. Паспорт у меня был, карта тоже, и полно адресов знакомых». Он вытащил из заднего кармана смятый бумажный листок и принялся вертеть его в руках. «Это был мой единственный шанс. Я сел на автобус до Мадрида. Думал, потусуюсь пару деньков в Испании, а потом сяду на пароход до Африки. Но дни шли, а я так и не смог уехать. Вроде бы точно соберусь, но тут перечитаю вот это — и все, не могу. Перекусывал я в барах, а ночевал в одном пансионе, снял там комнату. Через неделю я понял, что никогда не поеду ни в Африку, ни куда-нибудь еще. С гирями на ногах далеко не уедешь. Вот гадство, а ведь почти получилось». Он протянул мне листок. Развернув, я узнала тот самый конверт, что пришел на имя Люка Верня. Я достала письмо. Оно было написано детским почерком, с причудливо расставленными запятыми и обилием орфографических ошибок, но смысл его был предельно ясен.
«Люка!
Не понимаю, как ты еще можешь смотреть на себя в зеркало. Все мне вокруг говорят, чтобы я тебя забыла, потому что ты того не стоишь. Особенно родители, и мне трудно им не верить. Только проблема в том, что я не могу тебя забыть, хотя желаю этого больше всего на свете. Для ясности скажу сразу: я не стала делать аборт. Представляю, как ты взбесишься, но мне начхать. Малого я не из-за любви оставила, не думай. Просто папаша устроил мне концерт насчет религии и все такое. Сказал, пусть лучше меня считают давалкой, с которой переспал и до свидания. Сказал, сами его вырастим, этого ребенка. Без тебя, значит. Только мне кажется, что это несправедливо. С чего это я одна должна париться, а ты вроде как ни при чем? Поэтому я тебе и пишу, чтобы ты знал. Я тут заходила к твоей ведьме. Не знаю, сказала она тебе или нет. Наверно, не сказала. Не больно-то она мне обрадовалась. А я просто поверить не могла. Нет, серьезно, неужели ты на все готов ради денег? Не думала, что ты такой. Записался в домашние собачонки к старухе. Ладно, я тебе все сказала. Прощай, придурок.