Илона Хитарова - Семейные тайны
Тем временем любитель коньяка приговорил очередную стопочку и, видимо, уже не без влияния Бахуса, начал изливать собеседнику душу. Причем делал он это настолько искренне и эмоционально, что у Максима невольно возникло подозрение, не придумал ли любитель минералки себе язву лишь для того, чтобы, не пьянея, выслушивать хмельные откровения приятелей и использовать их в своих целях. Эта мысль так поразила воображение Максима, что он тут же дал себе слово воздерживаться от водки и чего-либо более крепкого, чем уже пригубленное пиво.
— Понимаешь, — слова из уст любителя ереванской спирто-водочной промышленности текли рекой, — если бы мой балбес хоть немного меня слушал! Но ты же знаешь эти глупости — мол, я все сделаю сам, без помощи отца. Можно подумать, что никто не догадывается, чей он сын! (На этой фразе мужчина с фужером минералки невольно крякнул — фамилия у его собеседника была на редкость запоминающаяся и необычная.) Сын пошел к Сушко, потому что решил искать свое место в развивающейся конторе. Мол, Иванов тиран и деспот, у него все раз и навсегда схвачено и определено, и молодому таланту просто некуда расти. А Сушко стоит в начале больших перемен и ему еще только предстоит стать лидером новой промышленной империи.
— А что, у него есть на это шансы? — Максим хоть и старался не смотреть на беседующих, но все же боковым зрением уловил неподдельный интерес, блеснувший в глазах «язвенника».
— А черт его знает, — дрожащая рука говорившего не сразу нашла на столе место для коньячной рюмки, и Куликов понял, что тот уже изрядно набрался. — Знаешь, я, конечно, не спец, но все же до партийной карьеры университет по нужному профилю заканчивал. Так вот, идея, которую Сушко собирается реализовать в своем проекте «Зевс», представляется мне более чем интересной. Идея Завьялова при условии использования новых пластиковых материалов, да еще оригинальная конструкция двухуровневого оповещения… Нет, в этом безусловно что-то есть…
Максим ухмыльнулся, поняв, что хоть и в тесном, почти «семейном» кругу, но мужчина уже начал выбалтывать государственные секреты людям, явно не обладающим доступом к этой информации. Очередной раз пообещав себе не напиваться, он скользнул взглядом по собеседникам, и его глаза столкнулись с острыми зрачками любителя «Эвиана».
Куликов сразу отвел глаза, но даже этого короткого пересечения взглядов оказалось достаточно для того, чтобы понять: его внимание к разговору не осталось незамеченным. Более того, его собственная реакция тоже уже давно является объектом пристального наблюдения сотрапезников. Точнее, лишь одного из них, поскольку второй был настолько пьян, что совсем не обращал на Максима внимания.
«Интересно, зачем я ему нужен? — подумал Максим, разглядывая подтаявшие мартовские сугробы за окном. — Интересуется моим мнением о Сушко? Ждет, хватит ли у меня бестактности вклиниться в беседу? Или же просто собирает информацию о новом человеке?»
Додумать эту мысль до конца Максиму так и не удалось. Хлопнувшая в предбаннике дверь возвестила о приходе новых претендентов на угощение, и Максим дружелюбно заулыбался огромному, красному как вареный рак, но явно очень довольному жизнью Олегу. И все же, раскладывая по тарелкам ароматную селедочку, он мысленно напомнил себе: вечером надо еще раз обмозговать услышанный разговор. Было в нем что-то важное, что-то, о чем он не успел подумать, наткнувшись на острые глаза наблюдавшего за ним партийца.
Иванов спятил. Таково было общее мнение сотрудников. До сдачи проекта осталось совсем мало времени, а явившийся с утра в лабораторию шеф повелел прекратить работу. Инженерный состав с десяти утра трудился над созданием чертежа, отличавшегося от первой версии, как помидор от ананаса, и никто не понимал, зачем это нужно, если предыдущая идея была не только блестящей, но и очень близкой к практической реализации. Сегодняшняя дурь начальства определенно превзошла все, что было раньше.
Конечно, коллеги академика не сомневались в том, что он гений, а гениям, как известно, свойственна определенная бесшабашность и неразумность, которую им следует снисходительно прощать. Легко можно было предположить, что академику во сне явилась светлая мысль, которую он захотел как можно скорее воплотить в жизнь. И его сотрудники совсем не возражали бы против этого, если бы не предстоящий конкурс. Как бы ни была хороша идея Александра Николаевича, ее надо было еще отшлифовать, обкатать, превратить в сотни чертежей и десятки моделей, которые, в свою очередь, требовали многочисленных корректур и экспериментальных проверок. Неумение доводить идею до конца было известным недостатком академика. В молодости он немало от этого страдал, да и теперь его заместителям было не всегда просто укрощать полет творческой фантазии шефа в угоду текущим финансово-хозяйственным делам учреждения. Иванов был готов до бесконечности генерировать идеи, совершенно не согласуясь с тем, что периодически надо отвлекаться от творческого процесса, превращая интеллектуальные конструкции в конкретное финансирование подразделений. В институте ходила шутка, что работа над любым проектом состоит из двух стадий. Первая стадия — академик Иванов в одиночку делает проект. Вторая стадия — десять тысяч сотрудников с большим трудом отдирают академика Иванова от проекта, чтобы сдать принимающей комиссии.
Как только утром стало известно, что академик за ночь изменил концепцию «Олимпии», к нему тут же выстроилась на прием очередь сотрудников, традиционно исполняющих роль «укротителей» бурной деятельности шефа. Представительная делегация во главе с Семеном Семеновичем Степниным ворвалась в кабинет, преисполненная решимости во что бы то ни стало охладить творческий пыл начальника и убедить его спокойно завершить работу над «Олимпией» согласно избранному проекту.
Семен Семеныч был в коллективе фигурой особенной. Бывший партийный начальник, формально он играл при Иванове роль зама, а неформально — роль идеологического куратора. Ни черта не понимая в том, что происходит на заводе, не зная даже элементарного курса школьной физики, закостенелый аппаратчик был изначально обречен на роль всеобщего пугала. Тем не менее этого не произошло. Более того, между директором и замом сложились вполне дружеские отношения. Степнин обладал редким талантом трезвой самооценки и не претендовал на компетентность в незнакомых ему областях. Он тихо и мирно ограничивал свою деятельность тем, что обеспечивал контакт между империей Иванова и внешним миром. В 70-х годах никто и в помине не слышал о «паблик релейшенз», но, по сути, Семен Семенович занимался именно этим. Памятуя, что в министерстве сидят лица, отнюдь не настолько компетентные, как сотрудники Иванова, он изводил весь институт, заставляя по сто раз переписывать годовые отчеты. Когда он сам начинал понимать, о чем идет речь, отчет считался готовым к публичному оглашению. Такая практика немало способствовала процветанию ивановской империи. В отличие от многих других учреждений, возглавляемый Александром Николаевичем комплекс казался верховному руководству деятельным и полезным. Он не проводил исследования «по поводу непонятно чего в контексте чего-то неизвестного», а делал, согласно отчету, ясные и полезные вещи. Как говорил по этому поводу сам Степнин: «С точки зрения министра, открытие каких-то там альфа-бета лучей ничто по сравнению с производством кофемолок».
