Эрика Джонг - Как спасти свою жизнь
Вот почему я имела все основания считать названную Бритт цену оскорбительно низкой. Это означало, что она презирает и мое творчество, и меня. Согласившись на такие условия, в дальнейшем я могла ждать лишь новых и новых унижений. Конечно, если бы я поднялась и ушла, она бы стала намного ласковее со мной, но моя мать воспитала меня в духе всепрощения. Если меня били по щеке, я подставляла другую; меня оскорбляли, а я чувствовала свою вину перед обидчиком. И Бритт, с ее инстинктом уличного заводилы, сразу раскусила меня.
— Послушайте, — сказала она, любуясь собой в маленькое зеркальце (она вечно любовалась собой), — я с тем же успехом могу обратиться к своему человеку, и он прекрасно инсценирует вашу книгу для меня. И чего уж в ней такого особенного?
Я не могла поверить своим ушам. Она полностью противоречила себе. Ведь только что она говорила, что в книге рассказана и ее судьба. Что книга просто уникальна. И вдруг — что ее легко можно переработать и, мол, ничего в этом сложного нет. Ну что мне помешало послать ее на х… тогда? Хлопнуть дверью и уйти. Страх? Ложно понятое чувство приличия? Или я просто поверить не могла в то, что человек может быть таким низким, таким подлым и вероломным?
— Мне нужно поговорить с моим агентом, — повторила я.
— Поговорите, — с безразличным видом сказала она.
И я поговорила. Единственное, что я упустила из виду, — это то, что мой агент был одновременно и агентом Бритт. Не знала я и того, что Бритт уже оповестила весь Голливуд, что моя книга у нее, — так что, мол, руки прочь. Бритт принадлежала к тому древнему классу евреев-торговцев, которые не без оснований полагали, что не обязательно покупать вещь — достаточно просто считаться ее обладателем. Так сказать, владение через оповещение. Все так боялись Бритт, что после такого заявления ни один из продюсеров ни за что не решился бы обратиться ко мне. Короче говоря, я была в западне. Я пыталась торговаться, но это ни к чему не привело. С тем же успехом кто-нибудь из первых христиан мог бы попробовать договориться с оголодавшим львом.
И вот обед с моим агентом, Элизой Рушмор. У нее приторно-сладкий голосок, крашенные прядями волосы и весьма оригинальные манеры: до того, как был распродан первый миллион тиража, она называла меня Изадора, после второго миллиона я уже была «любовь моя», после третьего я стала «сладость моя», а после четвертого — «моя драгоценная». Глаза бы мои на нее не глядели.
— Драгоценная моя, — сказала она (за обедом у Лорана), — мы всюду предлагали вашу книгу, но она абсолютно никого не заинтересовала, — говоря, она словно выделяла курсивом отдельные слова. — На самом деле, ее так трудно экранизировать. Все эти ретроспекции…
— Но в кино всегда бывают ретроспекции…
— Любовь моя, все сошлись на том, что изысканность стиля, юмор, если хотите, — все это осложняет дело. Самые лучшие фильмы неизменно получаются из плохо написанных книг. Как писателю это делает вам честь, но не делает более сценичным ваш роман, — с этими словами она выдавила из себя фальшивую кривозубую улыбку.
— Лично мне на этот наср…! Я совершенно не согласна на такую мизерную сумму за книгу, которая разошлась таким тиражом. Это оскорбительно, в конце концов! Я считаю, что раз продаешься в Голливуд — то уж продаешься! Иначе вообще игра не стоит свеч. Книгу они так и так изуродуют — пусть я хоть за это деньги получу!
— Но фильм сделает книге дополнительную рекламу. А кроме того, Бритт — дама очень энергичная…
— Какая-какая?
— В том смысле, что, в отличие от всей этой голливудской шушеры, она больше делает, чем говорит.
— Если она среди них лучшая, хотела бы я посмотреть на остальных! О Господи!
— Кроме того, дорогуша, вы получите проценты.
— Я слышала, что автор сценария обычно ни гроша не получает с прибыли от проката. Они держат специальных бухгалтеров, которые умеют состряпать финансовые документы так, будто никакой прибыли и в помине нет.
— Ну не верьте вы этой чуши. Получите вы свои проценты. Да на них одних вы сможете разбогатеть!
— Я не уверена, что хочу разбогатеть.
— Драгоценная вы моя, — говорит она, накладывая себе на тарелку побольше деликатесов, — богатство еще не повредило никому.
На следующее утро Бритт попыталась заманить меня в «Шерри-Нидерланд», но, почувствовав мое отношение, поняла, что необходимы более решительные меры.
— Давайте вместе позавтракаем, хорошо? Бог с ним, с фильмом, мне просто хочется поближе вас узнать.
К десяти часам я прискакала в «Шерри-Нидерланд».
Но, поднявшись в кафе, Бритт я там не нашла. Я прождала около получаса, чувствуя себя полной идиоткой, а потом в припадке безумия бросилась звонить ей в номер. Еще полчаса было занято, а когда я наконец дозвонилась до нее, она, казалось, совершенно забыла о назначенной встрече.
— О Господи! Я целое утро проболтала с Бобом Редфордом, а потом мне позвонил мой адвокат… Может быть, вы еще минутку подождете, выпьете кофе?..
Я еще как минимум сорок минут просидела в кафе, но Бритт так и не появилась. На полдень у меня была назначена встреча, поэтому я снова позвонила Бритт. И снова мне показалось, что она абсолютно забыла о моем существовании.
— Бог ты мой! Я сегодня какая-то бестолковая. Может быть, вы поднимитесь ко мне?
Поднявшись к Бритт, я поняла, что у нее и в мыслях не было встречаться со мной в кафе. Когда я вошла, она сушила волосы феном. На ней не было ничего, кроме маленьких черных трусиков, и ее стройные ноги заканчивались аккуратными ухоженными ногтями. Она с остервенением обдувала феном рыжую пену волос, откидывая их то в стороны, то вперед, и словно сгибаясь под их тяжестью. Она была очень хрупкой, и это всегда почему-то очень удивляло меня. Она не должна была бы казаться мне такой страшной при ее маленьком росте, да еще с голой задницей, — но почему-то казалась. У нее были маленькие вытянутые груди со сморщенными изюминками вместо сосков.
Я чувствовала себя придворным при утреннем туалете короля. Так было во все времена — тираны утверждали свое господство, заставляя приближенных наблюдать, как они одеваются, едят или сидят на горшке. Чем дольше я ждала, тем меньше оставалось у меня сил сопротивляться, умолять отнестись с пониманием к моим проблемам, отстаивать свои права.
— У меня в полдень встреча, — нерешительно начала я.
— С кем это?
