Полина Поплавская - Уроки любви
Но, обводя пылающими глазами зал, Джанет видела, что слова ее падают в пустоту; собранию важно было лишь соблюсти все пункты процесса и блеснуть скрупулезным знанием инъюнкций и статутов. Обессиленная бесполезностью своей речи и долгим стоянием на ногах, Джанет опустилась прямо на пол и стала вынимать из волос увядшую вербену. Но тут же была наказана пинком «стражника»:
– Стоять, еретичка!
И еще почти два часа соблюдения всех правил и зачитывания обвинительного приговора Джанет стояла, покачиваясь от обиды и усталости, уже по-настоящему ненавидя всех, и особенно своего непосредственного мучителя, чья фигура, казалось, сама излучает ненависть.
«Епископ» предлагал ордалии,[32] но «адвокат» все же сумел убедить его в прямом сожжении, что было большой победой, и Хоувену искренне зааплодировали.
Приговор было решено привести в исполнение завтра на рассвете, и Джанет подвели к окну, чтобы она могла посмотреть на сооружавшийся во дворе настоящий костер.
– А ночь ты проведешь здесь, на соломе, в которой тебя и сожгут! – торжествующе провизжал «епископ», и «стражник» швырнул девушку на кучу соломы, заранее приготовленной в дальнем углу просторного, но низкого зала. Джанет присела на солому, чувствуя, как отходят уставшие от бесконечного стояния ноги, и прикрыла глаза. А когда она открыла их от внезапно установившейся тишины, то обнаружила, что зал совершенно пуст, и только в его дверях, как на часах, стоят два «стражника».
– Ладно, ребята, я правда ужасно устала, к тому же завтра рано утром у меня выездка…
Но «стражники» молчали и не двигались.
– Ну уж если такая игра, то принесите поесть и разбудите меня завтра в полшестого, чтобы я успела переодеться.
И снова – молчание.
– Вот сволочи! – выругалась Джанет и, демонстративно отвернувшись, вытянулась на соломе.
Проснулась она от холода и лунного луча, падавшего прямо на лицо. Было, наверное, часа три ночи. Экзетер, возведенный еще в начале четырнадцатого века, вздыхал, скрипел и шуршал. Стражи, конечно, не было и в помине. «Уж могли бы и до конца выдержать!» – усмехнулась она и пошла к выходу, соображая, что еще успеет немного поспать в собственной кровати. Но как только она перешагнула темный провал арки, ведущей на лестницу, ее откинул назад сильный толчок алебарды.
Не успев даже вскрикнуть, Джанет отлетела назад и, упав, больно ударилась бедром. Но несмотря на боль и мысль о том, что теперь она вряд ли сумеет через несколько часов сесть на лошадь, девушка снова поднялась, надеясь, что сейчас все выяснится, она отругает этих зарвавшихся экзетерцев, слишком далеко зашедших в своей игре, и все-таки доберется до кампуса. В проеме стоял ее вчерашний «стражник», и в узкую прорезь на его шлеме Джанет вдруг с неизъяснимым ужасом увидела белые, совершенно белые глаза. Она сильно дернула себя за прядь спутанных волос, проверяя, не сон ли это, – но рывок почувствовался вполне реально, как реальна была и боль в ушибленном бедре. Впрочем, Джанет решила, что терять ей в этом проклятом месте все равно нечего, и потому смело подошла вплотную и заглянула прямо в лицо неподвижной фигуре – полная луна своим безжизненным белым светом отражалась в его ужасных глазах.
– Придурки несчастные! – закричала Джанет. – Я пожалуюсь на вас в конгрегацию! – В ответ раздался сдавленный не то шлемом, не то усилием смех. – Да хватит, в конце концов, играть!
– Да, хватит, – тихо и невозмутимо ответил голос из-под шлема. – Иди на место.
Джанет вздохнула, поняв, что до кампуса ей этой ночью, пожалуй, не добраться, и отправилась обратно к куче соломы, но, усевшись на нее, обнаружила, что стражник стоит рядом с ней.
– Мюргюи, – неожиданно хрипло и страстно пробормотал он. – Мюргюи! Только ты, в этом рубище, в этом смятом венке, босая и сломленная, можешь дать мне блаженство! Ты, грязная сводня, десятки раз на виду у всех отдававшаяся черному козлу и деревянному Приапу, совершавшая страшный обряд холодного очищения, вызывающая похоть у других и сама бесплодная, как смерть, ты… – Голос, произносивший эти слова, казалось, опьянялся ими, потому что с каждым словом он становился все громче и жарче, и эхо его отражали старинные своды Экзетера. Стражник подошел к ней вплотную, и его руки рванули смятый холст ее балахона, отдав лунному свету худое тело с маленькими грудями.
– Да, да, – лихорадочно твердил голос, – именно такой ты и должна быть, бестелесной, сухими дровами любви. И ноги твои грязны, – стражник рухнул на колени и взял в руки холодную ступню Джанет, – и лоно твое осквернено серой и смрадом входившего в тебя дьявола. – Грубая кожа перчатки легла на ее живот. Джанет стояла не шевелясь, словно в каком-то дурмане. Тело ее каменело и становилось невесомым от холода и невозможного желания, пронзающего льдом и сковывающего ощущением адской муки. «Наверное, именно так, – промелькнуло в ее голове, – чувствовали себя опоенные на шабашах травами несчастные, которые, потеряв способность двигаться, видели и слышали, как у них на глазах в диких совокуплениях извиваются их любимые мужья…»
Дрожа от холода и лунного света, который она явственно ощущала на спине, словно серебристую льющуюся жидкость, Джанет попыталась стряхнуть наваждение и резко сорвала со стражника шлем.
– Хаскем… – прошептала она.
– Да, это я, – его голос не изменился, не дрогнул, – подари же мне час твоей любви, Мюргюи, ты, отдававшая ее всем и каждому… – Он трясущимися руками освобождался от средневековой одежды со множеством завязок, и его белое тело засверкало перед Джанет, красивое и отвратительное одновременно, и никакого признака страсти она не могла увидеть на нем. – Встанем же спина к спине, закинув руки, не видя друг друга, и станем единым телом… – Сознание Джанет словно раздвоилось: она осознавала чудовищную нелепость ситуации, когда двое взрослых людей, раздевшись донага, стоят посреди ночи в зале университетского колледжа, но месяцы погружения и проникновения в те области жизни, куда слабому человеку лучше и не вступать, этот голос, произносящий магические слова, луна и ночь делали свое дело… Через несколько минут, распростертая на соломе, она впустила его в себя.
Первое напряжение спало быстро, и Джанет, наслаждавшаяся просто мужским телом как таковым, с удивлением обнаружила, что Хаскем лежит в ней совершенно безвольный, а до рассвета еще далеко. Громкий стон оскорбления вырвался у нее, и, кусая в кровь губы, она выскользнула из-под его тела, досадуя, что под рукой нет какого-нибудь прута… Но ее так долго сдерживаемая чувственность, ее руки и рот почти помимо се воли творили действительно колдовство: она требовала, просила, унижала и унижалась… И Хаскем, презрительный Хаскем был подчинен ей во всем.
