Татьяна Веденская - Пилюли от бабьей дури
– Откуда это все, дочь? – поражалась мать, опытным взглядом оценив дубленку, в которой приехала кровинушка после еле-еле, на соплях и папиных личных просьбах сданной сессии.
– Дед Мороз подарил, – отмахнулась Лера.
– Смотри уж, – вздохнула мать. – Девушка может себе позволить принять в подарок коробку конфет, букет цветов и украшение недорогое, на день рождения.
– А как же «кто девушку ужинает, тот ее и танцует»? – Лера усмехнулась, шокируя мать. У Леры уже были свои планы, она видела, как вокруг разворачивается настоящая, взрослая жизнь. Коробку конфет? Не смешите, да за ее улыбку некоторые готовы осыпать ее бриллиантами. Уж она, Лера, всегда умела крутить мужиками. Стоит ли сидеть с глупенькой молоденькой соседкой в общаге, зубрить патофизиологию? То, что медицина, – это не ее, а бриллианты – ее, она знала всегда.
Лера ушла, только Светке и сказав, что ее пригласили сниматься в кино. Лера помнила, сколько надежд тогда она возлагала на это неожиданно возникшее знакомство. Если хочешь попасть в кино – переспи с режиссером, верно? Что Лера и сделала, тем более что режиссер, которого она нашла, был, в общем-то, ничего. Молодой, с горящими глазами, страстный. Потом, правда, оказалось, что и кино липовое, и режиссер ненастоящий, без студии, без оператора, без всего. Только с гонором, как и Лера. Полгода валандалась она с ним, но все без толку. Однако возвращаться в МОЛГМИ она не стала. Решила во что бы то ни стало доказать папочке, что она в состоянии справиться сама. А может, стыдно было второй раз идти на поклон. Представила, как на нее посмотрит мать. Как будет молча вздыхать отец. Столько надежд, единственная дочь. И что, снова на первый курс? Третий раз в первый класс? Сколько можно! Лера вела довольно странное существование, но старалась пока что не думать об этом. Какие ее годы? У нее было море времени, чтобы подумать, чтобы все решить. А потом, в один далеко не прекрасный день, а вернее, в не прекрасную зимнюю ночь позвонила Света.
– Ты как меня нашла? – поразилась сонная, а главное (чего уж там), сильно пьяная Лера.
– Ой, не спрашивай. Витька с пятого курса сказал, что ты иногда бываешь у какого-то Сида. Сид – это имя? – растерянно бормотала что-то в трубку Светка. Глупая, невинная, ничего не знающая о жизни Светка.
– Неважно. И чего надо? – зло рявкнула Лера. Ее дела в ту пору шли не самым лучшим образом. И она совсем не хотела пересекать свою новую жизнь, наполненную кайфом и отчаянием одновременно, со своей нелепой, кажущейся нереальной, старой жизнью. Иногда в табачном дыму вечеринок Лере казалось, что той, старой жизни вообще не было. Ну не должны призраки из прошлого звонить по номерам ее съемных квартир.
– В общем, этот Сид и дал мне номер. Такой он странный, этот Сид. А… не надо мне об этом, что ж это я. Ой, Лерка, прости. Твоя мама звонила. Похороны завтра. Она тебя найти не могла, – запричитала Светка.
Похороны? Странное, незнакомое слово ни о чем не сказало Лере. Она сидела, немного оцепенев, и думала, о ком бы это могла идти речь? Кого хоронят? Горбачева?
– Кто умер? – сухим, бесцветным голосом переспросила Лера. В тот момент она вообще предположила, что это мать придумала новый, на сей раз совершенно дикий повод все-таки достать из небытия дочку. Все ж таки свое, родное. Мать на все способна. Она в последний раз все общежитие на уши поставила, а Светку, ту чуть вообще не изнасиловала, как будто Светка была сторож и в ее смену из стойла увели самую дорогую кобылу в стаде.
– Бенедикт Михайлович. Твой отец. Твой папа, – всхлипнула Света, и тут до Леры дошло, что это не шутки, не прикол, не попытки матери снова играть в свои игры и уж тем более не папины уловки, чтобы привлечь ее внимание. Ради этого можно притвориться больным, но умереть…
– Что ты несешь? – через очень длинную паузу переспросила Лера, почувствовав, что все опьянение ушло и сердце забилось с трудом, как замороженное. Лера никогда никого не теряла, даже котенка, даже попугайчика. Она не могла понять, что происходит. Потом стало тяжело дышать. Перед глазами появился отец, почему-то молодой, на Волге, заворачивающий Леру в полотенце после купания. Жаркий день, солнце и его улыбающееся лицо. Почему именно эта сцена, а не какая-то другая – кто его знает.
Потом Лера выронила трубку из рук, встала, дошла до кухни и просидела там до утра. Мыслей, в общем-то, не было, кроме одной. Как это может быть, чтобы человек был, а потом его сразу не было? И не так, чтобы он уехал на время или взял отгул. Нет, от жизни отгулов не бывает. И вот это странно – его больше нет, она не могла этого понять. Это был какой-то нонсенс, абсурд. Он же был! Куда же он делся? Да, она не интересовалась его жизнью, она смеялась над его планами, считала все это ничего не стоящими пережитками коммунистического прошлого. Она даже однажды снялась ню, в одном только пионерском галстуке, только чтобы доказать самой себе, что она далека, страшно далека от всего этого мира ее стариков-родителей. Она живет будущим, а он – а он теперь, оказалось, больше вообще не живет. Его просто нет. Как только рассвело, Лера встала, оделась и вышла из дому. С первой электричкой Лера была в Твери.
– Приехала? – хмуро спросила соседка по подъезду, которой отец в свое время оперировал опухоль в мочевом пузыре.
– Да, приехала, – с вызовом ответила Лера, пытаясь держать лицо. Это было непросто. Бессонная ночь, слезы, которые так и не вышли наружу, остались плавать внутри, раздирая ее голову, ее внутренности на части. Сухие красные глаза, похмелье, долгая дорога в Тверь, где ее никто не встречал. Все сразу. Поэтому оставалось только сжать зубы и стоять с гордо поднятой головой в норковой шапке. Было холодно. Девятое декабря. Завтра день рождения. Именно в тот момент Лера поняла, что праздновать их больше не будет никогда.
– К матери не подходи. Она тебя знать не хочет, – бросила соседка и отошла от Леры, как от чумной. Лера пожала плечами и подумала: ну и пусть. Не хочет – не надо. Уж она-то, Лера, свое общество навязывать не станет. Мать еще сама придет, умолять будет.
– Как же ты могла? – спросил кто-то еще из толпы папиных коллег, знакомых, друзей. Кого-то Лера знала, о ком-то не имела ни малейшего представления. И все они, знакомые и нет, как выяснилось, в безвременной трагической смерти от инфаркта дорогого Бенедикта Михайловича винили именно ее, Леру. Отчего, почему? А кто их поймет? Впрочем, они имели весь набор аргументов. Пока шли на кладбище, сидели в автобусе (в длинный черный лимузин, перетянутый крепом, мать ее не пустила, велела сказать, что больше мест нет), многие из них были высказаны.
– Разоделась-то!
– Ишь, нос воротит. Отца угробила, и как будто бы все нормально, – как бы между собой, но с достаточной степенью громкости вещала тощая женщина в старушечьем и притом сильно поношенном коричневом пальто с каракулевым воротником. Лера молчала.
