Всего один неверный шаг - Елена Лабрус
Но именно мамин приезд меня и отрезвил.
Я словно очнулась и вдруг поняла, что мне всё это не надо. Что я веду себя просто безобразно.
Что мне не нужен понимающий мужик-психолог с глазами, синими как омут, в который меня с такой силой затягивало. Мне нужен мой суровый, ироничный муж, который говорит: «Отправь им селфи», когда в техподдержке просят: «Сделайте фото ошибки».
Нужны мои дети, нужен мой дом, где не будет командовать моя мать: приучать Веронику к горшку, заставлять Аню писать правой рукой и травить моего мужа сырниками, в которых муки и растительного масла больше, чем творога.
Может, человека иногда полезно хорошенько встряхнуть, чтобы мозги встали на место?
— Чёрт! — подхватила я утюг, но поздно. Уже приятно запахло дымком, и на любимой рубашке Наварского остался треугольный отпечаток.
— Сожгла? — догадалась мама. Как у неё только это получалось — видеть меня насквозь.
— Сожгла, — выдохнула я.
— Я думаю, Игорь хотел подготовить детей к тому, что в его жизни есть другой человек, женщина, друг, которого они могут принять, а могут не принять, но она есть.
— Вот спасибо, мам! — выдернула я из розетки утюг и отшвырнула в сторону рубашку, которую всё равно придётся выкинуть или сделать из неё куклу Вуду.
Глава 42
— Мне кажется, ты именно этого от меня и ждёшь, — усмехнулась она.
— Чего? Что ты во всём будешь винить меня? Что безоговорочно примешь сторону моего мужа и его право на другую бабу?
— Именно этого, моя девочка. Другой точки зрения. Не твоей.
— То есть на самом деле ты на моей стороне, а безоговорочно оправдываешь мужа, лишь бы со мной поспорить?
— Я всегда на твоей стороне, я твоя мать. Но это не значит, что я должна с тобой соглашаться, когда ты не права.
— О, мой бог! — выдохнула я. — Да в чём я не права-то?
— В том, что тебе вожжа под хвост попала, ты понесла, как та лошадь, и никак не остановишься. Рушишь семью, рушишь свой брак, рушишь свою жизнь лишь потому, что твой муж кем-то там мимолётно увлёкся. Знаешь такую поговорку: запретный плод сладок? Разреши ты ему, и ему бы тут же и надоело. Всё приедается. Даже самое вкусное. Только не запретное.
— Он… — и хотела возразить я, но может, устала спорить, может, устала переживать это снова и снова, и правда бегая, как лошадь по замкнутому кругу, может, просто устала, но я была готова даже признать мамину правоту, лишь бы уже закончить этот разговор, поэтому промолчала.
— Он в своё время поступил мудрее, когда позволил тебе с головой уйти в роман. И был с тобой по-королевски терпелив. А ты? Подумай об этом, дочь. Чего ты хочешь? Быть правой или быть счастливой? Изменил тебе муж или нет, даже неважно, все мы люди, все ошибаемся. И ты можешь не признавать его точку зрения или его право общаться с другой женщиной, но, если ты будешь упорствовать, ты его потеряешь. Ты действительно хочешь его потерять?
— А нельзя быть и правой, и счастливой? — выдохнула я, не желая отвечать на её последний вопрос.
— Иногда можно, но чаще приходится выбирать. И знаешь, сейчас я скажу тебе одну вещь, которая тебе очень не понравится. Мне в своё время не понравилась, но позволила многое принять потом. И ты запомни, а подумаешь после, когда будешь способна взглянуть на ситуацию со стороны.
Она сделала паузу, словно хотела убедиться, что я её слушаю.
— Да говори уже, — глотнула я воды, что принесла для утюга.
— Люди так боятся измен, — выдохнула она. — Так непримиримы к предательству, но на самом деле без предательства нет любви. Предательство — её мерило, её инструмент, её испытание и её цена. Если близкий человек тебя ни разу не предал, ни разу не оступился, не сделал неверный шаг и тебе не за что его прощать — это лишь слова, лишь имитация, лишь демонстрация любви. Любовь стоит столько, какая цена за неё заплачена. И цветы, подарки, забота, понимание, уважение — всё это не цена. Любовь проверяется предательством. Чем сильнее предательство — тем труднее прощение. Как бы сильно ни раскаялся тот, кто его совершил, если тот, кого он предал, не простил — здесь нет любви. Держаться тут больше не за что. А вот если искренне простил — только это и есть любовь. Самая что ни есть настоящая.
— Ты хотела сказать, простил и ни разу за десять лет не попрекнул, — усмехнулась я.
— Может, твой муж потому и не смог подобрать правильные слова для этого разговора, что не хотел напоминать, не хотел тебя ранить. Игорь тебя любит, дочь. А вот любишь ли его ты… — закончила она многозначительной паузой.
— Я тебя услышала, мам. Ладно, пойду. Вероника уже пришла, надо ужин готовить. Начну со следующей недели работу искать.
— Какую работу? — спросила она строго, и я тут же вспомнила, что моя мать, может, и мудрая женщина, но она резкая, непреклонная и сложная мудрая женщина. — А кто будет с детьми?
— У меня не грудные дети, мам. Они справятся.
— Веронике двенадцать!
— Двенадцать, не два.
— В общем, я поняла…
О боже! Нет. Уже по тону было ясно, что она сейчас скажет. И я не ошиблась.
— Я прилечу ближайшим рейсом.
— Нет, мам, пожалуйста, — буквально взмолилась я. — Не надо сейчас прилетать. Я буду выбирать собеседования в первой половине дня, пока они обе на занятиях, я буду…
Господи, мне и так плохо. Я и так едва справляюсь. Едва тяну ссоры со старшей, едва вывожу слёзы младшей. Едва волочу быт, который неожиданно стал обузой. Ещё маму терпеть.
