Мой самый-самый... - Ана Сакру
Вот мы и не трогали, а спрятанный скелет смердел и смердел в кромешной темноте подавленных воспоминаний, отравляя собой всё вокруг.
Семь лет назад, после того, как долго проработать у отца у меня не получилось, так как я слишком скучала в постоянных разъездах по детям и мужу, я снова безвылазно засела на Домбае, мучаясь скукой от монотонности моих дней. Мне было двадцать восемь, мои дети уже были вполне самостоятельны и ходили в школу и в сад, у меня была постоянная помощь в виде рядом живущей бабушки - Сашиной мамы, была работа в гостиничном комплексе мужа, которая отнимала минимум времени, был приличный достаток и был Сашка, который ожидаемо предложил - "давай родим третьего".
И уже на следующий день мы перестали предохраняться.
Забеременела я почти сразу, на второй цикл, вот только с этой беременностью с первых же недель все как-то пошло не так. Меня впервые тошнило, разбивала жуткая слабость, и на пяти неделях пришлось полежать на сохранении. На скрининговом УЗИ в двенадцать недель нас напугали тем, что у малыша слишком толстая воротниковая зона и какие-то шумы в сердце. Правда, потом вроде бы не подтвердилось, но в пятнадцать недель я снова попала на сохранение - теперь уже с тонусом матки и плохими анализами печени. Все было настолько непривычно и тяжело, что от собственных переживаний я плохо спала. Похудела, хотя, казалось бы, должна набирать. Часто плакала. Сильно уставала.
Сашка не понимал. Пытался поддержать, но не понимал меня совершенно.
Он твердил как попугай, что все будет хорошо. Он и все вокруг. Подруги, родственники, врачи.
А я не могла. Меня съедало изнутри предчувствие беды и пронзительное одиночество, что мне не с кем этим ощущением поделиться. Я даже к психотерапевту пошла, который лишь развел руками и выписал мне какие-то травки. Нервная беременная - какая банальность. Дышите глубже, милочка, вам все равно, кроме ромашкового чая, особо ничего нельзя.
На двадцатой неделе моей выматывающей беременности Саша улетел исполнять главную мечту своей жизни - еще до зачатия он оплатил первый взнос за подъем на Эверест. Невероятно дорогое и невероятно опасное приключение. Перед его вылетом мы оба не спали неделю - он от предвкушения, что залезет на самую высокую гору в мире, а я - от страха, что он там и останется. Я буквально вскакивала с постели в холодном поту, меня трясло. Я умоляла его не ехать, но Сашка только молча злился, и по его серым пасмурным глазам я видела, что он списывает мое поведение на разбушевавшиеся гормоны. Это как биться головой об стену. Он просто не воспринимал меня всерьез. Говорил в лучшем случае, как с маленьким ребенком, а иногда и как с умалишенной.
- Кисуль, ну перестань! Всё будет хорошо. Ну до смешного уже. Хватит!
Я это слышала тысячу раз.
И, конечно, он уехал. А на четвертый день их восхождения, в Гималаях резко ухудшилась погода, и с его и еще тремя группами полностью пропала связь. Несколько человек из другой группы нашли замерзшими на следующий день. От него вестей не было.
Ночью у меня открылось кровотечение.
Я плохо помню события дальше, зато отлично помню свое состояние - колотящий ужас и за мужа, и за мальчишку у меня в сокращающемся животе, которого мы хотели назвать Глебом. И паническое чувство беспомощности. Я ничего не могла - не могла помочь ни одному, ни другому. Только молиться могла. Вызвала скорую, позвонила свекрови. Марина Владимировна сразу прибежала. Прямо в халате, мокрая насквозь от ливня на улице. Позвонила Вахтангу, чтобы рванул к спасателям нашим, у которых вертолёт. Чтобы побыстрее вывезли меня. Вот только погода была не лётная - вокруг горы, ветер шквальный, гроза, еще и ночь на дворе.
Пришлось ехать так.
Дорога заняла больше трех часов, во время которых у меня случились преждевременные роды. Поэтому, когда мы добрались до больницы, вопрос о ребенке уже не стоял. Ребенке, крохотное синее личико которого до сих пор мне иногда снится. Теперь важно было, чтобы выжила я сама, так как матка у меня отказывалась нормально сокращаться. Кровь все текла и текла, от слабости плыла голова, отключая реальность и, кажется, когда меня из машины перекладывали на носилки, я отрубилась окончательно.
Саша вышел на связь только через сутки. Конечно, он не знал, что произошло. Не мог знать. Он позвонил, я подняла трубку и услышала его плывущий от эйфории голос, что это было самое крутое событие в его жизни, что снежная буря прошла ниже, с ними ничего не случилось, и уже скоро он вернется домой и все мне расскажет. Он говорил все это, фонтанируя счастьем, а я слушала и молчала, уперев мертвый взгляд больничную крашенную стену, и думала, что ненавижу его.
За эту радость, за его незнание того, что мне пришлось пережить, за то, что не был рядом.
По телефону я ему так ничего и не сказала. Не захотела или не смогла - не знаю. Не стала. Он перезвонил через час после разговора с матерью. Совсем другой: растерянный, убитый. Но это совсем не трогало меня.
- Лиза, это правда? - спросил, и я сразу поняла, что узнал.
- Да, у меня обход, Саш, потом, - скинула вызов. Расплакалась до икоты.
Через четыре дня он приехал в больницу. Отводил глаза, пытался обнять, что -то спросить, но мы оба не могли нормально говорить: ни он, ни я. Нас обоих это раздавило, размазало. Настолько сильно, что мы предпочли просто замолчать.
Конечно, постепенно жизнь наладилась. Я не смогла забыть, но глубоко в себе это зарыла, стараясь ни коим образом не ворошить. Про Сашу не знаю - казалось, он действительно смог произошедшее без проблем пережить, что только сильнее задевало меня, и даже предлагал пару раз попробовать забеременеть еще раз. Правда, видя мою моментальную агрессивную реакцию, больше этот вопрос не поднимал.
Детей у меня больше не будет. Точка. Не хочу.
Так наша жизнь стала почти прежней, но пережитые эмоции были до того сокрушительные и мощные, что они просто не могли исчезнуть из меня полностью. Внутри колотили гнев, обида, бессилие и не находили
