Валентина Седлова - Стервами не рождаются
Они отправились к Костику, благо что тот был на работе, и дома никого не было. Можно было спокойно посидеть, поговорить. У дядьки, выглядевшего неожиданно молодо (Марина до этого видела его пару раз, и то очень давно, в детстве), в полдвенадцатого уходил поезд, а все его вещи, с которыми он приехал на похороны брата, умещались в небольшой спортивной сумке, которую он нес сейчас, перекинув через плечо.
Войдя в прохладу квартиры Марина первым делом сбросила с себя ненавистный черный наряд. Она искренне скорбит по отцу, но не собирается демонстрировать всем напоказ свой траур. Дядька, как ни странно, тоже переоделся в обыкновенные джинсы и футболку. Есть не хотелось, пить тоже, но лучшего места для разговора, чем кухня, найти было сложно, поэтому минут через десять, приведя себя в порядок, вновь найденные родственники перебрались туда.
— Твой отец много рассказывал мне о тебе.
— Правда?
— Он просил, чтобы я за тобой присмотрел, помог, если его не станет.
— Большое спасибо, но в помощи я не нуждаюсь.
— Я заметил. Знаешь, а он был прав: ты в нашу родню пошла. И внешностью, и главное — характером. Ты не винишь отца за то, что он подтолкнул тебя уйти из дома?
— Да как у тебя только язык повернулся такое сказать!
— Я так и думал. Он во всех письмах переживал, казнился, что все вот так вышло.
— Ничего уже не вернешь и не исправишь. Ты же видел, какой фортель сегодня выкинула мать? Даже похороны использовала, как арену для своих воплей.
— Да, она всегда была эксцентричной натурой. Ее у нас не сильно любили. Хотя и приняли как родную дочь. А когда ты на свет появилась, твой дед с бабкой такой праздник устроили! Это надо было видеть. И матери твоей в подарок серьги с изумрудами дали, как благодарность за твое рождение.
— Слушай, а расскажи мне о том, как отец с матерью познакомились, как они жили до меня. Они же мне никогда ничего не рассказывали толком. То мала еще спрашивать об этом, то забыли, мол, как все было, или ничего интересного.
— Да ничего такого и не было, по сути-то дела. Брат встретил ее где-то на танцах, она в ремесленном училась, а он уже на четвертый курс института перешел. Красивая девка была, ничего не скажешь. Поклонники за ней хвостом вились, не только твой отец. Я тогда хоть и мал был, но помню это хорошо. Брату она долго голову морочила, он даже похудел от переживаний. Длилось все это год-полтора: отец твой регулярно предлагал ей руку и сердце, она просила не торопить события, дать ей время подумать и все такое. А потом как-то внезапно сдалась, пошла на попятный, и твои родители быстро сыграли свадьбу. Потом уж стало ясно, что она к тому времени уже ждала ребенка, и просто боялась, что ты будешь незаконнорожденной, а она — матерью одиночкой. Поэтому особого счастья на лице невесты видно не было. Потом начались пеленки-распашонки, потом вы втроем переехали от нас. Лет через пять я сам в странствия отправился. Вот и вся история, собственно говоря.
— Я все никак в толк не возьму, почему мать меня так ненавидит. А то, что сегодня произошло, вообще в голову не укладывается.
— Я думаю, она боится того, что будет, поэтому всячески пытается настроить против тебя всех, кого только можно. Ищет себе опору, единомышленников. Показывает всем, какая она несчастная, а ты и слова доброго не заслуживаешь. По крайней мере, со стороны это выглядит примерно так.
— Не поняла тебя. Так чего она боится?
— Отец тебе перед смертью ничего о наследстве не говорил?
— Нет. То есть говорил, но что-то такое расплывчатое, неопределенное. Мол, если тебе что-то достанется, не отдавай матери с сестрой. Да я в тот момент как-то на этом и не зациклилась, все думала, как перехватить лечащего врача, да отца побыстрее на ноги поставить.
— Значит, он все-таки успел сделать то, что хотел.
— Что он хотел? Говори яснее.
— Не могу, поскольку сам до конца не уверен. Да если я прав, ты сама все узнаешь и в самое ближайшее время.
— Не люблю загадок, ну да Бог с тобой.
Они еще часа два просидели за столом, обменялись адресами и договорились писать друг другу не реже, чем раз в два месяца. Потом дядька, которому как оказалось уже пошел пятый десяток, подхватил свою сумку, и отказавшись от предложения Марины проводить его до поезда, уехал на вокзал. «Долгие проводы — долгие слезы», — только и сказал он ей на прощание.
На девять дней Марина с утра съездила к отцу на кладбище, привезла новые цветы, убрала могилу. Долго вглядывалась в отцовский фотопортрет, уже начавший выцветать на солнце, и покачав сама себе головой, поехала на работу, поскольку находиться дома наедине со своими мыслями было уже просто невыносимо. Ее коллеги близко к сердцу восприняли случившееся с ней горе, и пустив по кругу конверт, собрали для нее весьма приличную сумму. Марина сразу же решила, что потратит эти средства на хороший памятник отцу, и зайдя прямо с работы в гранитную мастерскую, обо всем договорилась и оставила задаток. Она не сомневалась, что мать вряд ли решится разориться на подобную вещь, скорей уж ограничится скромной мраморной доской. И еще неясно, когда это произойдет. Хорошо хоть оградку поставила, а то совсем было бы безобразие.
Марина считала, что слишком легко перенесла отцовскую смерть, быстро смирилась с ней, и в глубине души ругала себя за это. Ей казалось, что она чего-то не успела сделать для отца, где-то упустила момент. После похорон она больше ни разу не смогла даже просто поплакать. Глаза ее были подобны пересохшему колодцу. Принимая соболезнования от своих коллег и друзей, она чисто механически что-то отвечала, какие-то дежурные фразы всегда были наготове и всплывали в нужный момент. А внутри она была как каменная, безучастная ко всему. Костя с Юлей сильно волновались за нее, поскольку видели, что с ней творится что-то не то, но помочь ничем не могли, и даже не знали, с какого конца подойти к этой проблеме.
Единственной Марининой отдушиной стала работа. За эти страшные недели, прошедшие с похорон отца, она сознательно превратилась в трудоголика, оперируя в голове всевозможными вариантами обмена как минимум для трех клиентов. Отработав с одним и придя к определенным соглашениям, она не выжидая и пяти минут, принималась насиловать телефон по оставшимся двум сделкам. На все попытки Кости разгрузить ее, взять часть утомительной работы на себя, Марина отвечала решительным отказом, рискуя совершенно вымотаться в этой изнурительной гонке, напоминающей бег в колесе. Даже к Васе она заходила теперь не чаще двух раз в неделю, да и то лишь тогда, когда Костя передавал ей от него приглашение прийти.
Как-то раз, подняв вовсю трезвонящую трубку, Юлька передала ее Марине. «Меня?» — одними глазами удивилась Марина, и поднесла трубку к уху. Выслушав все, что ей сказали, она машинально положила ее на стол и задумалась, положив голову на руки.
