Темный час (ЛП) - Фостер Дилейни

Одной рукой он потянулся вниз и смахнул слезу с моей щеки: — Ты хоть представляешь, как чертовски красиво ты выглядишь в таком виде?

Мое сердце разрывалось на части, а тело горело от желания узнать этого мужчину, заставить его впустить меня в себя, просочиться в него так же, как он просочился в меня.

Его член пульсировал на моем языке. Я сжала его сильнее, толкаясь быстрее. Он откинул голову назад на диван и задвигал бедрами все быстрее и быстрее. Его рука запуталась в моих волосах, направляя меня, контролируя меня, используя его хватку как якорь, чтобы трахать мой рот.

— Потрогай себя, детка. Поиграй со своей киской, пока я трахаю твой рот.

По моему позвоночнику пробежал жар. Мои трусики намокли, от меня и от него. Я чувствовала, как хлопок трется о мой клитор при каждом движении, что только заставляло меня двигаться сильнее. Скрежетать, нуждаться, искать. Мой пульс стучал в ушах, а кровь бежала по венам. Желание нарастало и нарастало внутри меня, пока я почти не кончила от его удовольствия. Я провела рукой по своей киске, нежно поглаживая ее, прежде чем просунуть палец внутрь.

Низкий, дикий рык раздался в его груди, призывая меня продолжать. Я прижала ладонь к клитору, добавляя давление и трение, пока вводила и выводила палец.

— Скажи мне остановиться. Постучи по моему бедру. Если ты этого не сделаешь, я кончу тебе в глотку. — Его бедра почти остановились, и он ослабил свою хватку на моих волосах.

Я не постучала.

Я не просила его остановиться.

Я сосала сильнее, подстегивая его.

А потом он посмотрел мне в глаза, когда выпустил свою струю глубоко в мое горло.

— Господи. Блядь. — Его бедра дрожали от моих прикосновений. Его стон раздался в маленьком пространстве.

Я сделала это.

Я посмотрела на него, пойманная в ловушку его взгляда, когда он провел большим пальцем по уголку моего рта, вытирая остатки своей спермы и моей слюны. Он все время говорил, что хочет владеть мной. Я тоже хотела владеть им. Я хотела, чтобы эти стоны удовольствия и то, как он теряет контроль, принадлежали мне и только мне.

Остаток полета я спала, пока Чендлер занимался своими делами на телефоне. Время от времени я открывала глаза на секунду и ловила его взгляд. Но он так и не сказал ни слова.

Тот же водитель, который привез нас с Греем в аэропорт, ждал, чтобы забрать нас.

Когда я вышла на улицу, воздух был другим. Деревья выглядели зеленее. Цветы выглядели ярче. Почему-то Айелсвик казался меньше. Что-то изменилось. А может, это я изменилась. Я уже не была той наивной девушкой, которая уехала, слепо следуя за едва знакомым мужчиной через океан только потому, что он сказал мне, что мой отец сказал, что я должна. Мое сердце замирало и болело одновременно. Это был мой дом. Он всегда был моим домом. Будучи маленькой девочкой, я всегда думала о том, каково это иметь больше, испытать то, чего не могла предложить наша маленькая страна. Теперь, когда я попробовала, я не была уверена, что меня больше не удовлетворит простота. С каждой пройденной милей боль становилась все сильнее.

Дворец, мой дом, был исключением. Снаружи все казалось другим. Здесь же все было одинаково. Хрустальные люстры освещали путь, когда мы проходили через открытое фойе с куполообразным потолком в коридор с колоннами и арочными дверными проемами. Пентхаус Чендлера был чистым, четким и современным. Наш дворец был роскошным, вечным и величественным, с исторической мебелью, витиеватой отделкой и сложными гобеленами.

Я велела водителю занести мои вещи в комнату. Мое тело гудело от нервной энергии, когда я проходила мимо открытых покоев, мимо бесценных картин, висевших на стенах. Мой разум не давал мне покоя. Я не могла распаковать вещи. Я не могла видеть Лиама. Я вообще ничего не могла делать, пока не поговорю с отцом. С каждым шагом, который эхом отражался от стен, я двигалась все быстрее. Мое сердце билось сильнее. Мои легкие становились все туже. Чендлер был прямо за мной. Он никогда не отходил от меня. Мы дошли до конца коридора — покоев моего отца. Арочный дверной проем навис надо мной, когда я шагнула внутрь.

Отец был там, в своем кресле перед палладианскими окнами, и выглядел как всегда устрашающе. Я напряглась. Я думала, что буду рада его видеть, почувствую облегчение. Но я почувствовала лишь злость.

— Удивлен, что видишь меня?

Я никогда не видела боли, настоящей боли, в глазах моего отца, даже когда мы узнали, что моя мать умирает. Сейчас он выглядел так, как будто я только что ударила его по лицу. Он перевел глаза с меня на Чендлера, и его взгляд стал холодным, а челюсть напряглась, напоминая мне об их вендетте, какой бы она ни была.

Негодование поднялось внутри меня, укрепляя мою решимость.

— Несколько дней я смотрела в окно и ждала тебя. Я затаила дыхание, глядя на открывающиеся двери лифта, зная, что ты ворвешься в них, требуя, чтобы я вернулась домой. — Мой голос надломился. — Ты этого не сделал. — Мои ноги были слабыми, казалось, что они могут подкоситься в любой момент и поставить меня на колени. Моя грудь словно разрывалась на части, разрываясь между желанием разлететься на куски и желанием поджечь весь мир. Хуже всего было то, что я хотела, чтобы он сказал мне, что я не права. Наивная маленькая девочка, которая все еще смотрела на своего отца и видела в нем величие, хотела, чтобы он сказал ей, что все это было ошибкой. Но он не сказал. — Ты оставил меня там, — теперь я кричала. — Они взяли меня как приманку в игре, в которую меня заставили играть, а ты позволил этому случиться. — Я ждала его, а он все не приходил. Мама была права. Я должна была спасти себя. — Ты принес меня в жертву ради какой-то больной одержимости.

Здесь, в этой комнате, были и другие люди. Я не замечала их раньше, но теперь чувствовала на себе их взгляды. Мой взгляд метался от камергера к одному из ожидающих лордов, к секретарю моего отца, и наконец остановился на Чендлере. Его сильная челюсть была сжата в линию. Его яркие глаза были темными, горящими, пронзающими меня до мозга костей. Мое колотящееся сердце начало замедляться, когда я позволила его морфию проникнуть в мои вены. Онемение. И тогда, чувствуя себя свободной от боли, от сердечной боли, просто свободной, я обернулась к отцу, произнося тихие и спокойные слова. — Ты не король. Ты трус.

Лиам шагнул ко мне, положив руку мне на плечо: — Достаточно, Эни.

Я отшатнулась назад, вырвавшись из его хватки: — Ты тоже знал об этом? Ты был частью этого?

— Знал о чем? — он провел рукой по своим темным волосам, затем положил ее на затылок. — Господи, Эни, я слушаю уже пять минут и все еще не понимаю, что происходит. Ты должна была быть в Нью-Йорке. Я написал тебе сообщение. Ты мне ответила.

Он написал мне?

Я написала ему ответ?

Мой телефон. Мой телефон был у Грея.

Лиам понятия не имел, где я была.

В комнате воцарилась тишина. Напряжение витало в воздухе. Мое сердце разрывалось от боли за брата, который, я была уверена, вот-вот узнает суровую правду.

Мой отец смотрел на Чендлера, игнорируя мои слова, мои чувства… меня.

— Мы поговорим позже.

— Что за разговор? — Чендлер шагнул вперед, направляясь к трону. — В моей работе люди всегда хотят поговорить. Они всегда хотят дать мне одно оправдание за другим. — Он остановился в нескольких футах перед моим отцом, нагло улыбаясь, когда два охранника обошли его с флангов. Боже, я начинала жаждать этой улыбки. — Я не полный мудак, — он сделал паузу, чтобы усмехнуться, потирая щетину на подбородке. — Я слушаю. Я даю им шанс. — Улыбка исчезла, и выражение его лица стало таким же мрачным, как и костюм, в который он был одет. — Но когда я выслушал все, что мог вынести, надел свой хороший костюм и вошел в их дверь, время для разговоров закончилось. — Его голос понизился. Его губы скривились в усмешке. Ужас проложил себе путь в мое нутро. Я думала, что видела Чендлера в его худшем виде. Что-то подсказывало мне, что я ошибалась. — Пришло время платить.