Ставка на невинность (СИ) - Кей Саша
– Я убирала раскрас под панду! – огрызаюсь я.
– Все равно не получилось, – фыркает она, запихивая меня в такси. – А так был бы комуфляж, как у спецназа.
– Иди в жопу! – ругаюсь я. – И собери ноги! Отрастила, блин.
– Шеф, – икает упавшая на переднее сидение Анька. – Трогай…
– Куда трогай, все запотело, – ворчит дедок, уже догадывающийся, что не в добрый час его понесло подколымить.
– Идем по приборам, – отмахивается налоговая инспекция, все-таки открывая окно.
– Так, барышня, – одергивает меня водила, потому что я вылезаю вперед между кресел, чтобы в зеркало заднего вида посмотреть, что там у меня с тушью. Ну ладно. Умеренный пандизм мы назовем «смоки айз». Модно, дешево и сердито.
Я опадаю обратно на сидение.
– Вообще тут недалеко, чего вам было не проветриться, – бубнит таксист. – Очухались бы зато чутка…
– Ой дед, не нуди, а, – отмахивается Алка. – Дело у нас… Надо Родине помочь, тебе выпало как в кине быть. Сейчас будем следить за особо опасным террористом…
– Во, – Анька достает откуда-то свою ксиву, сует водиле в нос и быстро убирает. Она вообще никому особо не дает разглядывать свое удостоверение. Я первый раз, когда увидела, ржала минут двадцать.
Оказывается, налоговикам на удостоверении надо быть в форме. Да, у них есть форма. Какую выдадут. Щуплой Аньке дали пиджак размера пятидесятого. Так что на фотке головастик в кителе с такими огромными плечами, что ждешь генеральских погон не меньше. Может, и нет там погон, но впечатляет. И чем дольше смотришь, тем зачетнее. Особенно шея в этом прикиде у Аньки выразительная. Как у быка хвост.
Дед обводит нас взглядом и выносит приговор:
– Мандец Родине.
Но смиряется со своей участью и везет нас к Гериному дому.
– Вон, – пихаю я Медведеву в бок. – Его тачка. Я же говорила!
Козел!
– Шеф, ик… Давай поближе… – командует Аня.
– Ну точно его. Сил моих нет! – роняю лицо в руки.
– Сидит Янка, рога повесила…
– Да погоди еще, может, не рога… Где его окна?
– На том этаже все горят светом, чтоб их всех коротнуло. Все! Можно даже не считать, точно подлец расчехлил свою указку! Сходится. Бабу отужинал, приехал на траходром, свет горит… Уже, наверное, коврик весь протерли…
– Давай ему машину поцарапаем… – предлагает Медведева, видя, как у меня наворачиваются слезы.
– Не могу… Только не ласточку… Ноги бы переломала, а тачку не могу…
– Ну пошли ломать, – вздыхает Алка.
– Девки, вы чего? Сдурели? – волнуется таксист.
– Вот так, отец, – пафосно произносит Анька. – Будешь изменять Родине, и тебе сломают. Родина измен не прощает… Ик.
– Не пойду… Я страшная…
– Ну так и наказание должно быть суровым. Пойдем испортим ему весь кайф! Он в конце концов тебя у алтаря бросил! – раздухарившаяся дочь профессора являет миру свою кровожадность, а я обтекаю:
– У какого это алтаря?
– У Наташкиного!
– Стопэ… Объект прямо по кур… ик… су… – семафорит нам Анька, поправляя сползающую на глаза шапку.
Я вглядываюсь в темноту, прорезаемую светом подъездного фонаря. Да, этот шкафообразный силуэт точно принадлежит Бергману. Под руку его держит силуэт потоньше.
Парочка подходит к машине, Гера открывает дверь и усаживает спутницу.
– Дед, не спи… – сопит Алка. – Погоня начинается…
– Дурные совсем, вы решили, что я на своей колымаге за ним угонюсь?
– Он быстро уже не поедет, – со знанием дела отвечает Анька. – Он долг родине уже отдал, а на дороге скользко.
– Раз отдал, нахрена мы за ним гонимся, – кряхтит таксер, выруливая за бергмановской тачкой из двора.
– Неправильно отдал. Обознался. Рули давай, он сейчас оторвется…
Таксист следует Анькиным указаниям, а я комкаю перчатки на заднем сидении, задаваясь вопросом, какого хрена мы делаем?
Но как только становится понятно, что Герман сейчас выйдет на объездную, у меня сдают нервы. Он едет к себе в дом. С другой бабой. Где еще вчера меня ублажал. И учитывая, что там особо делать нечего, Бергман, видимо, не удовлетворился проведенным с бабой временем и будет ее тоже экзаменовать…
– Все! Стоп!
– В смысле стоп? – спрашивают меня все трое, включая деда, который, походу, втянулся.
– Я не хочу там под забором караулить, пока он в тепле будет заниматься сексом! И представлять, как это происходит! Разворачиваемся и домой.
Голос мой дребезжит.
– Ян… – жалостливо тянет Медведева.
– Поехали домой, – шмыгаю я носом.
С переднего сидения протягивается рука с зажатой в ней сырной косичкой.
– Чипсы вы сожрали, – поясняет Анька.
Я отщипываю кусок.
– Ян, арендуем у Козиной тебе Артемьева…
Морщусь:
– Поздно, все, включая Наташку и Лосева, видели Бергмана. Лучше уж соврать, что он заболел и не смог. Но вообще он угрожал Димке, что они увидятся на свадьбе. Так что, похоже, не собирается увиливать… Просто… Просто мне надо… Это пережить… И больше не вестись…
– Ян… – Алка притягивает меня к себе. – Шеф, погнали назад. Верни, где забрал.
Притихший таксист довозит нас обратно и получает в качестве чаевых остаток косички.
Забурившись обратно, мы распаковываем мою заначку белого полусухого и под Аллегрову костерим на все лады мужиков.
Ну и хрен с тобой, Бергман.
Вот знала, что мужик, капающий мылом на пол, это зло.
Вообще с ним разговаривать не буду…
– А давай позвоним его племяннице. Этой, как ее, Эле. Ты про нее говорила…
Ухандокавшей столько алкоголя мне, эта мысль внезапно кажется привлекательной. С Элей Бергман я говорить не зарекалась…
Мобильник не отвечает, и я натыкиваю домашний номер, который тоже есть на врученной мне на тыквенной вечеринке визитке.
Трубку поднимает Роза Моисеевна.
Глава 49. Оптика - наше все
Едва продрав глаза утром, я чувствую себя средней паршивости.
Средней привлекательности и средней живучести.
Не та я уже, что прежде. Ой не та…
Ну голова не трещит, и то хлеб.
Кажется, я по сравнению с девчонками еще вполне себе ничего. Дочь профессора-то ладно, у нее пары с обеда. В крайняк даст своим студентам внезапную самостоятельную. Это несправедливо, но жизнь неравна.
А вот Анька…
Смутно припоминаю, как за ней приехал ее новый бугай.
Он терпеливо топтался в прихожей, пока она, качаясь аки тонкая рябина, пыталась облачиться в верхнюю одежду, а мы с Медведевой с интересом следили за этим увлекательным процессом.
– О! Классная стадия, – комментирует Алка, уже томящаяся в куртке. – Сейчас в Аньке самка проснется…
И точно.
– Я САМА! – отмахивается Анька от помощи своего мужика, стремящегося стабилизировать ее в вертикальном положении хотя бы частично.
Надо отдать ему должное. Даже бровью не поведя, он якобы слушается, я сам осторожно придерживает Анькину куртку за шкирку так, чтобы надежда и оплот областной налоговой на клюнула носом в пол при попытке застегнуть молнию.
Н-да… Ей к восьми на работу, то есть она уже вовсю трудится, не то что я… Если я прямо сейчас не соскребу себя с кровати, то опоздаю в клинику.
Усилием воли превозмогаю нежелание выходить в этот бездушный мир, запускаю кофеварку и отправляюсь в душ.
У меня, конечно, не такая шикарная ванная как в доме Бергмана, но водные процедуры все равно навевают эротические воспоминания, приправленные горечью.
Вот что ему надо? Что за потребность в кобелизме?
Или это я не так хороша, чтобы Гере хватило меня одной?
Дура. Как есть дура.
Знаю же, что люди не меняются, тем более в таком возрасте.
И все эти слежки, звонки – дурь несусветная. Как в двадцать, ей-богу. Можно подумать, мозгов за десять лет у меня не прибавилось. Вот, что я вчера хотела от Эльки? Нарвалась на Розу Моисеевну…
Стыдно-то как, господи!
Это был звездец.
– Алло… – отвечает мне возрастной женский голос, и я теряюсь.
