Долго и счастливо? (СИ) - Delicious
— У тебя есть выбор, — загробным голосом говорит мама. Пора привыкнуть к тому, что все ее реплики — это клише, подчерпнутые из третьесортных романов и мыльных опер, но я чувствую раздражение.
— Ты по чаинкам прочитала?
Две дымящиеся чашки с чаем и субботний задушевный разговор. На днях мама в очередной раз сделала пластическую операцию. Неудачно. Ее отутюженное лицо отныне приобрело выражение радостного удивления, заказав путь проявлению большинства естественных человеческих эмоций.
— Лиззи, пожалуйста, я лишь хочу, чтобы ты знала, что я поддержу любое твое решение.
— Ам-м, — нечленораздельно мычу я. То ли из-за пластики, то ли ей так хорошо удается держать себя в руках, но мамино лицо непроницаемо. — Я не ослышалась? Ты в самом деле считаешь, что я хочу… и-избавиться от него?
— Слава богу, — мама шумно выдыхает через нос, улыбаясь своей новой глупой улыбкой. — Слава богу, ты не хочешь. Срок еще сравнительно небольшой, а ты говорила с таким видом, что я… что я решила, ты пришла…
— Заручиться твоей поддержкой? — я обжигаю язык, делая жадный глоток из чашки. Все чтобы не наговорить лишнего. — Даже не знаю, радоваться ли мне, что у тебя не возникло желания избить меня мокрым полотенцем…
— Ты уже большая девочка, Лиззи, — мама опускает глаза, медленно разворачивая конфету в серебристой обертке. Ее наманикюренные пальцы дрожат. Я знаю, есть конфету она не станет: уже далеко за шесть — но она слишком сконфужена, чтобы смотреть мне в глаза. — И вольна строить свою жизнь из тех кирпичиков, из каких считаешь нужным. Я верю, что принимая решение, ты осознаешь последствия…
Снова чьи-то чужие слова, затертые многократными повторениями до полной потери смысла. Когда в маме включается режим генератора штампов, с трудом веришь, что она способна жить своим умом, а не бесконечно проецировать на себя чужие представления. Впрочем, хотеть того же что и другие — это тоже вопрос выбора, тоже проявление воли. И если она живет в гармонии с собой, то так тому и быть.
— Я думаю об этом каждый день, каждый час, — признаюсь я, опуская в чай кубик сахара. — Нет-нет, не о том, чтобы сделать то, в чем ты меня заподозрила, не надо вздрагивать. Я хочу этого ребенка больше всего на свете. А о том, какие альтернативы вообще возможны в моей ситуации.
— Альтернативы? — она так старательно произносит каждый звук, словно пытается пережевать мое слово.
— Ну да, — я машинально забрасываю еще один кубик сахара. — У меня была даже глупая идея ненадолго уехать за границу под каким-нибудь отвлеченным предлогом и родить ребенка там. А здесь, в нашем городе, подыскать хорошую бездетную семью, ну и знаешь, как это бывает… Приходить в гости по воскресеньям, баловать, приносить сладости. Стать крестной матерью для него… или для нее. Да, стать доброй феей крестной, — моя рука вздрагивает, и ложечка звякает о стенку чашки. — Нет, ну не идиотка ли я? Как будто я смогу жить как ни в чем не бывало, когда мой ребенок будет называть мамой другую женщину. О господи, у меня будет ребенок… Нет, это что-то запредельное… — Я роняю голову в ладони, локти — на стол. — Ты веришь в это? Я вот нет. Ни капельки, — бормочу я, потом отвожу руки от лица. — Страшно подумать, что меня ждет… Мне кажется, у меня ничего не получится. Да и вообще… что я знаю о взрослой жизни?
— А чего о взрослой жизни ты не знаешь? — мама улыбается, и трагический момент приобретает оттенки фарса.
— Ты не понимаешь…
— Так объясни, я хочу понять.
Я тоскливо смотрю на золотую волну, окаймляющую фиолетовую чашку. У нас дома вместо волны стоял бы золотистый вензель WW.
— С одной стороны, я живу взрослой жизнью, но с другой стороны, все это только маскировка. Я не принимаю никаких важных решений, от меня не зависят судьбы других людей, я не делаю ничего, что имеет какое-то ключевое влияние на внешний мир. Я пользуюсь благами, которые для меня создали другие. Я сижу у этого мира на шее — но так делают дети, им позволительно, ведь у них все впереди, они внесут еще свою лепту… А я? Я ничего не знаю об этой жизни: политика, экономика — все это в параллельной вселенной. Я играю роль взрослой, но ею не являюсь. Но я и не хочу никаких забот: я люблю праздность, веселье, фантазии. Это же неправильно…
— Лиззи, детка, но ты сейчас описала как минимум половину населения земного шара, — от изумления мама надкусывает конфетку, которую все это время теребила в руке, но, одумавшись, выплевывает ее обратно и кладет на край блюдца. — Взрослого населения, я имею в виду. Да и куда там половину: три четверти точно. Не всем же место в учебниках истории. Ты исполняешь свою роль, и хотя тебе она кажется более чем скромной, поверь мне, она ничуть не менее важна, чем другие. Главное, ты любишь то, что ты делаешь, вкладываешь в это душу. Это твое призвание. Маленькое? Я бы так не сказала. Ты работаешь с детками, ты для них, ну как это сказать, проводник в будущее. К тебе они приходят с вопросами, а уходят с ответами. И ты говоришь, это не важно? А ты знаешь, есть женщины, которые не работали ни дня — так что же, их жизнь ничего не стоит по твоим меркам? Их нельзя назвать взрослыми?
— Я не хотела тебя обидеть.
— Я и не приняла это на свой счет — ты, кстати, вообще знаешь, как популярны мои лампы в форме сов? Да,
